Перстень Григория Распутина - Юлия Алейникова

– Спасибо, товарищи, все свободны. Вы тоже, Крюков.

– Что скажете, Селезнев?

– То же, что и раньше, – пожал плечами Селезнев, но вид его был теперь очень хмурый и глаза загнанно бегали; капитан понимал, что осталось еще немного поднажать, и он сломается.

– Хорошо. Пригласите гражданку Попову.

– Разрешите? – робко спросила полная, простоватая тетка лет пятидесяти, с большой объемной авоськой в руке.

– Проходите, Дарья Матвеевна. Вы узнаете этого человека, – указал капитан на Селезнева.

– Да. Это тот самый, что я в подъезде видала, – торопливо закивала головой гражданка Попова. – В тот самый день, что Григорьева убили. Я в тот день выходная была, как раз с рынка шла и на третьем этаже с ним и столкнулась, он мне навстречу летел через три ступеньки, едва с ног не сшиб и даже не извинился. Я ему вслед крикнула, мол, потише надо на лестнице, да он и ухом не повел.

– Вы хорошо его разглядели?

– А то. На зрение не жалуюсь. День был ясный, солнышко, на лестнице у нас окна большие, дом-то старый. Отлично разглядела, как он козлом на меня скакал. И вот пальтишко это самое на нем было, – кивнула на висящее на спинке стула Селезнева пальто.

– В котором часу это было?

– А около часа. У меня сумки были тяжелые. Не очень на часы посмотришь, а домой пришла, уже второй показывали.

– Ясно, благодарю вас. Что скажете, Селезнев? – обратился к подозреваемому капитан, когда за Поповой закрылась дверь.

– Неудобно про такое говорить, – разыграл смущение Рик. – Но был, знаете ли, в центре, приспичило. Туалетов у нас общественных, сами знаете, днем с огнем. Вот решил заскочить в парадную. Стыдно, конечно, но нужда заставила.

– Не высоковато ли вы по нужде поднялись? – насмешливо спросил капитан.

– Наоборот. Ближе к чердаку безопаснее, а на первом этаже кто-нибудь дверь распахнет, а тут ты в неудобной позе, – весьма достоверно объяснял Селезнев.

– Что ж, в таком случае вот ознакомьтесь с заключением наших экспертов. У вас очень красивое дорогое пальто, во всем городе другого такого не сыщешь, а в квартире Григорьевых на собачке межкомнатной двери остались ворсинки с вашего пальто.

– Что? Бред! Ошибка, – воскликнул Селезнев, отбрасывая от себя заключение, как ядовитую гадину. – Я буду писать прокурору.

– Ваше право. А вот еще след, который криминалисты обнаружили в прихожей квартиры Григорьевых, и он, я уверен, совпадет с подошвой ваших ботинок, вот этих самых. – Селезнев непроизвольно поджал под себя ноги. – А еще у нас имеются показания Сергея Григорьева, который лично вручил вам ключи от своей квартиры. И представьте себе, какая незадача. На ключах удалось обнаружить отпечаток вашего пальца, – перечислял капитан легким тоном, внимательно наблюдая за выражением лица Селезнева. – Хватит отпираться, Марк Игоревич. Это ни к чему не приведет. А вот чистосердечное признание вполне может облегчить…

– Да нечего мне облегчать! Нечего! – вскочил на ноги, взорвавшись, Селезнев. – Не убивал я его! Не убивал! Он уже был мертв! Сергей этот, сволочь, подставил меня! Пришил папашу, а меня подставил! Сука!

У Селезнева началась натуральная истерика. Он бился об стол, орал что-то невразумительное, всхлипывал, протяжно выл. Пришлось пригласить медиков, сделать успокоительный укол. Когда Селезнев окончательно пришел в себя, его усадили на прежнее место перед столом капитана и, вложив сигарету в его все еще подрагивающие пальцы, предложили облегчить совесть.

– Был я в этой квартире! Был. Как последний идиот повелся! – делая нервные глубокие затяжки, рассказывал Селезнев. – Думал, как ловко этого дурака Григорьева провел! Тот, можно сказать, сам дал ключи от квартиры, где деньги лежат! Я, говорит, у отца воровать не могу. А ты пойди сам, деньги в верхнем ящике стола лежат, в плоском деревянном ящике. Там иногда рублей пятьсот бывает. Я и пошел.

– А вещи до этого ваш человек у него отобрал? – спросил Юрий Петрович; если человек решился на откровенность, пренебрегать такой ситуацией не стоит.

– Мой, – кивнул сломавшийся Селезнев. – Грех было этого лопуха не надуть. А вышло, что он меня сам надул, да еще как! Как последнего идиота! – не мог успокоиться Марк Игоревич. – В общем, я пошел, как он сказал, в час дня. Убедился, что мать его ушла, и двинулся. Дверь открыл без проблем. В квартире было тихо, но я все равно не шумел, мало ли, и вообще я не домушник; если бы Григорьев мне сам ключи не дал, в жизни бы не пошел, а так вроде и не кража, раз сам хозяин?..

– Оценивать ваши деяния будем не мы, а суд, – уклончиво ответил Юрий Петрович, – но этот факт будет, несомненно, учтен.

Селезнев довольно кивнул.

– Так вот. Григорьев мне заранее план квартиры нарисовал, так что я сразу из прихожей пошел в гостиную, осмотрелся. Ничего себе живут. А потом пошел прямо в кабинет. Думаю, сперва дело сделаю, а потом уж по квартире пройдусь. В смысле, просто полюбопытствую, – поспешил объясниться Селезнев. – Я в таких хоромах не бывал раньше. Сам в комнате живу, снимаю, все знакомые кто в коммуналках, кто в новостройках. А там метражи, сами знаете.

– Знаем, не отвлекайтесь, Селезнев.

– Да, да, понимаю, – закивал Марк Игоревич. – Я вошел в комнату, там сумрачно было, штора наполовину задвинута, и увидел за столом человека. Испугался так, что с места двинуться не мог. Даже убежать не мог. Стал объяснять что-то, ерунду какую-то говорил. А он не шевелился. Тогда я подумал, манекен, что ли? Осмелел чуть-чуть и подошел. А там… – У Селезнева снова заходили ходуном руки, губы запрыгали. – Я этого не делал, честное слово! У меня и не было никакого оружия! Правда! – Он попеременно заглядывал в глаза капитану и стоявшим возле него Мурзину с Валентином. Выглядел он жалко.

– Что вы увидели?

– Человека с перерезанным горлом. Я в жизни такого не видел. Правда. У него вся грудь в крови была и запах такой… Теплый, соленый. Он мне потом несколько дней везде мерещился. Меня сразу тошнить начало. Я даже испугался, что меня сейчас вырвет!

– И что вы сделали?

– Ничего. Я… Я, попятился, выбежал из комнаты, потом из квартиры, действительно несся через несколько ступенек. И, кажется, чуть кого-то не сбил с ног. А потом я выскочил на улицу и побежал. Я очнулся только на Чайковского, потому что в боку стало очень колоть. Тогда я вбежал в телефон-автомат и позвонил Григорьеву, как мы договаривались. Я велел ему заткнуться и забыть про меня и про деньги. И еще что-то говорил. Я плохо помню. Потом кинул ключ в почтовый ящик и поехал домой и напился.

Оперативники переглянулись. Все говорило о том, что убийцей был именно Селезнев. Но больно уж правдивым выглядел его рассказ. Или мастерски придуривается?

– Скажите, Селезнев. Вы не заметили в квартире ничего подозрительного?