Ораторское искусство с комментариями и иллюстрациями - Марк Туллий Цицерон
Шрифт:
Интервал:
Любовь (amor) – в речи старонравных римлян это слово звучало почти непристойно, если не оговаривалось, к чему эта любовь, как русское слово «вожделение», оправданное как нравственное только в выражениях «вожделенное знание» или «вожделенное отечество». Даже когда Овидий назвал свою книгу «Amores» («Любовные элегии», буквально: «Любови»), это было воспринято негативно, как если сейчас назвать книгу «Развраты» или «Похоти».
О поэзия, поэзия, славная исправительница нравов! Даже в сонм богов ввела ты любовь – зачинщицу порока и легкомыслия. Не говорю о комедии, – не потворствуй мы порокам, не было бы у нас и комедий. Но что говорит в трагедии сам вождь аргонавтов?
И что же? Какой пожар бедствий зажгла эта Медеина любовь! А у другого писателя та же Медея решается сказать отцу, что у нее есть «супруг»:
Но что уж спрашивать с поэтов, если они в своих выдумках приписывают этот порок самому Юпитеру?
Мифы о любвеобилии Зевса (Юпитера) не одобряли философы разных школ, уже в поздней античности приходилось придумывать метафорическое объяснение этих мифов с опорой на платоническую антропологию: поняв Зевса как метафору разума, а любовные истории – как тягу к различным знаниям. Метафорическое объяснение должно было укротить страсти людей ловкостью рационализации любовной страсти и пафосом поклонения Зевсу как рациональному началу.
Перейдем к наставникам добродетели – философам: они утверждают, что любовь не есть блуд, и спорят об этом с Эпикуром, который, по-моему, тоже тут не особенно отклоняется от истины. В самом деле, что такое их «любовь к дружбе»? Почему никто не любит ни уродливого юношу, ни красивого старца? По-моему, родилась такая любовь в греческих гимнасиях, где она допускается в полную волю. Хорошо сказал Энний:
Охотно допускаю, что философы здесь сохраняют чистоту; но волнение и тревога в них остаются, и тем больше, чем больше они стесняются и сдерживаются.
Здесь, конечно, Цицерон нападает и на Аристотеля, и на Платона, чьи ученики упражнялись в гимнасиях. Для него личная добродетель Платона и Аристотеля еще не залог того, что они воспитают гражданскую добродетель во всех своих учениках. Напротив, некоторые из учеников этих великих философов были равнодушны к политике, что для Цицерона очень плохо.
Не буду говорить о любви к женщинам (здесь сама природа дает нам больше свободы), но что сказать о похищении Ганимеда, как его представляют поэты, и кто не знает того, что у Еврипида говорит и делает Лаий? А чего только ученые люди и большие поэты не наговаривают на себя в своих стихах и песнях! Алкей, отважный муж в своем отечестве, так много писал о любви к мальчикам! У Анакреонта почти все стихи – любовные. Едва ли не больше всех пылал такой любовью регийский Ивик, судя по его сочинениям.
Лаий (Лай) – отец Эдипа. Трагедия Еврипида, в которой описывается бисексуальность Лаия и насилие над юношей как первопричина дальнейших бедствий его рода, не сохранилась.
Ивик – греческий лирик VI века до н. э., писал о мрачном темном эросе, опьяняющем и неумолимом. Из сохранившихся фрагментов неясно, воспевал ли он именно гомосексуальную любовь, как считает Цицерон.
Мы видим, что у всего этого люда любовь неотрывна от похоти. Но мы, философы, сами ведь придаем любви большое значение, и первым – вождь наш Платон, которого справедливо попрекал за это Дикеарх. Стоики даже утверждают, что и мудрец может любить и что сама любовь – это «стремление к дружбе, вдохновляемое красотой».
Стоики допускали любовь прежде всего как взаимовыручку, при этом указывали, что в этом чувстве всегда есть момент восхищения. Для Цицерона это означает, что любовь может служить гражданским целям: приучая человека любоваться красотой, она учит его любоваться высшей красотой государственных триумфов, где дружба и единство сограждан очевидны.
Если есть в природе человек без забот, без желаний, без тревог, без печалей, – пусть так; но уж во всяком случае, в нем не будет вожделения, а у нас сейчас речь именно о вожделениях. Ибо если есть любовь на свете, – а она есть! – то она недалека от безумия: сказано ведь в «Левкадии»:
Словно богам только и дела, что до человека, занятого любовными удовольствиями!
Вот это – правда. Правда и дальше:
Ну конечно, нездоров, даже собеседнику это ясно. А с каким трагическим пафосом он взывает:
Целый мир он готов перевернуть ради своей любви, только Венеру оставляет в покое:
В своей страсти он о ней и не заботится, хотя именно страсть заставляет его говорить и действовать так нелепо.
Если кто поражен такою страстью, то для исцеления нужно показать ему, что предмет его желаний – это нечто пустое, презренное, ничтожное, чего можно легко добиться в другом месте, другим способом, или совсем не добиваться. Иногда полезно отвлечь его к другим занятиям, хлопотам, заботам, делам; часто помогает простая перемена места, как для плохо выздоравливающих больных; думают даже, будто старую любовь, как клин клином, можно выбить новою любовью; но главным образом нужно убеждать человека, какое это безумие – любовь. Из всех страстей она заведомо самая сильная; если не хочешь, чтобы я осуждал ее саму по себе, вспомни насилие, позор, блуд, даже кровосмесительство, – все, что позорно и достойно осуждения. А если не хочешь говорить о них, то любовная страсть и сама по себе достаточно мерзостна.
Такое поругание любовной страсти потом воспроизводилось не раз, хотя и не с такой радикальностью, как у Цицерона. Например, как средство против любви до эпохи барокко включительно предлагалась медитация: подумать, что любимая девушка состоит из костей, слизи, кишок и прочей мерзости. Любовь надо было сделать физиологически и нравственно отвратительной, только тогда можно было ее победить. Цицерон тут неожиданно радикален, потому что для него ничто не должно вставать на пути совершенной гражданской добродетели.
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!