Проклятое наследство - Татьяна Корсакова

На зов ее Митрофан не откликнулся. В первое мгновение Анне показалось, что он спит, а потом она увидела кровавый след поперек его горла…

Закричать ей не дали, грубо схватили сзади, ударили по голове… Стало сначала очень больно, а потом сразу темно, и голос Миши сказал ласково:

– Вот и хорошо, вот и в дом заходить не пришлось…

…В себя Анна пришла в темноте, но это была какая-то иная темнота, с рыжими бликами. Болела голова, и она не сразу поняла, что блики эти – отсветы зажженной свечи. Свеча стояла на каменном полу в метре от Анны. Неровное пламя ее то тянулось вверх, то припадало, почти сливаясь с фитилем. Слышался слабый треск, а от запаха плавящегося воска к горлу подкатывала тошнота. Анна попробовала дотянуться до шеи, но не смогла – руки ее были связаны за спиной. И с осознанием того, что она в ловушке, вернулись воспоминания. Мертвый Митрофан… удар… голос Миши…

Воспоминания были страшными, верить им не хотелось, но не верить не получалось. Ее оглушили, а потом похитили. Кто оглушил? Зачем похитили? Где она? Вопросов много, но один-единственный волновал Анну больше всего.

Нож, подарок деда Кайсы, по-прежнему лежал в кармане платья. Анну не обыскали, и это хорошо. Связанными руками дотянуться до ножа получилось с большим трудом, но получилось. Прохладное лезвие ласково царапнуло ладонь, скользнуло в рукав. Если не поддаваться панике и не думать о том, что ее ждет, возможно, удастся перерезать веревки. А там…

Не переставая аккуратно орудовать лезвием ножа, Анна осмотрелась. Света от свечи было мало, но его хватало на то, чтобы понять – заперли ее в какой-то маленькой комнате, без мебели, без окон. Не комната – а каменный мешок. И судя по едва слышному звуку воды, каменный мешок этот находится где-то под землей. В подвале усадьбы? Или в подземелье замка? Вода не только слышна, водой пахнет, сыростью пропитаны пол и стены, а с невидимого в темноте потолка за шиворот капает.

Дверь заперта, Анна первым делом ее проверила. Заперта снаружи на засов. Никаких замков, которые можно было бы взломать, а за дверью шаги…

Она едва успела спрятать нож в рукав. Не хватило самой малости, чтобы перерезать путы.

Лязгнул засов, заскрипели давно не смазываемые петли, Анна затаила дыхание. Она знала, кто переступит порог, но верить все равно не хотела.

Миша был без очков, без привычного своего на все пуговицы застегнутого пиджака. Рукава рубашки он завернул до локтей, и именно эта деталь делала его разительно непохожим на себя прежнего – аккуратного и педантичного. А еще улыбка. Не робкая и смущенная, а хищная. Подумалось вдруг, что не может человек в одночасье так измениться, что это не Миша. Но зачем же себя обманывать, когда вон у него и рукоять ножа выглядывает из-за голенища сапога! Не того ли ножа, которым Митрофана?..

– Очнулись, Анна Федоровна? – Он и говорил иначе, уверенно, насмешливо даже. – Это хорошо, потому что времени у нас с вами мало.

– На что мало? – В горле першило, и собственный голос звучал глухо. – Что ты делаешь, Миша? Зачем?..

– Я устраиваю свою судьбу, Анна Федоровна. Только и всего. Не всем же повезло родиться графиней, иным приходится самим крутиться. – Не сводя взгляда с Анны, он приоткрыл пошире дверь, позвал: – Сева, заходи. Она очнулась. Я же говорил, живучая она, что кошка!

Вошел Всеволод Кутасов, с совершенно неуместной в сложившихся обстоятельствах вежливостью поклонился Анне.

– Как себя чувствуете, Анна Федоровна? – спросил голосом вполне светским.

– После того, как вы ударили меня по голове, Всеволод Петрович?

Главное, нож не уронить, чтобы эти не нашли. На дедов подарок теперь единственная ее надежда.

– Это не я, это Миша. Я женщин не бью. Моя б воля, Анна Федоровна, я бы обошелся без всего этого, – он развел руками, – драматизма. Но не получается. Без вас ничего у нас не получается.

– Что же у вас должно получиться, Всеволод Петрович? – Разговаривать, задавать вопросы, тянуть время. Больше ей ничего не остается. Пока…

– А давайте я расскажу! – Миша улыбнулся Всеволоду, подмигнул Анне, и ей вдруг подумалось, что любить такого человека совершенно невозможно, что она, наверное, ослепла или и вовсе сошла с ума, когда позволила себе полюбить его. – Моя неверная невеста имеет право знать, что ее ждет. Впрочем, я еще и сам до конца не знаю. Тем интереснее! – Он хлопнул себя ладонями по бедрам ухарским, бандитским каким-то жестом, а потом сказал совершенно серьезным тоном: – Мы ищем клад, дорогая Аннушка. И вы нам в наших поисках должны помочь.

– Карта?.. Миша, ты в самом деле веришь, что с помощью той карты можно найти клад?

– Я не верю, я знаю. Кстати, предвосхищая следующий ваш вопрос, да, мы нашли вторую часть. Она была у архитектора. Старик даже не озаботился тем, чтобы спрятать ее как следует.

Значит, с самого первого дня Анна думала верно, Август Берг поддерживал связь с дядей Витей и об острове знал куда больше, чем рассказывал. Не подвела интуиция. Интуиция подвела в другом, в самом главном… Та встреча в библиотеке была неслучайной.

– Ты в самом деле думала, что я воспылал страстью? – Миша словно мысли ее читал. – Ах, Аннушка, Аннушка, как можно быть одновременно такой умной и такой наивной?! Признаться, вариант с женитьбой я тоже рассматривал. Думаю, наследство за тобой дали бы немалое, но клад – это совсем другое! Это другой уровень!

– Да какой же клад?! – Думать про библиотеку не хотелось, как и смотреть на Мишу. Нож бы не уронить. Пальцы затекли.

– Она ведь и в самом деле ничего не знает. – Миша обернулся к Всеволоду. – Я же тебе говорил. Расскажем графине сказочку?

Прежде чем ответить, Всеволод взглянул на нагрудные часы, а потом кивнул, соглашаясь.

– Значит, слушай, Аннушка, сказочку!

С раннего детства Мишка знал, что он особенный. Нет, батя ему об этом не говорил. Батя вообще мало говорил, бывало, и поколачивал, если приходил к ним с мамкой в дурном расположении духа. Сначала мамку бил, потом Мишке подзатыльник отвешивал, а уже потом, успокоившись, стряхнув с себя лютую злобу, как собаки стряхивают блох, начинал говорить.

Разговаривал он большей частью с мамкой, но Мишке слушать не запрещал, иногда даже поглядывал этак одобрительно. Мамка утверждала, что это оттого, что Мишка на папку сильно похож, а кровь – не водица. Что это значило, Мишка не понимал, но кровь на отцовской одежде видел частенько. Мамка ее отстирывала, а когда не получалось, оттирала мелким песком, за которым гоняла Мишку на речку. Бывало так, что одежу отстирать не выходило, и тогда отец снова злился и снова бил, но уже только мамку. Говорил, что за нерадивость. Нрав у него был лютый, боялись его все в округе. А узнав, что Мишка – Сироткин сын, начинали бояться и его. Это оказалось неожиданно приятно, вот только друзей все никак завести не получалось. Ну да Мишка быстро привык к одиночеству. А когда отец говорил, слушал очень внимательно, запоминал каждое сказанное слово.