Через розовые очки - Нина Матвеевна Соротокина

с безмятежным, как и положено кодексом моды, взглядом.

— Ты все пытаешься убедить меня, что мы сестры. Зачем тебе это надо? Любые родственные связи — только помеха. Я предлагаю тебе другое. Я хочу, чтобы ты стала моим вторым "я". Да, да… и не смотри на меня так… Если нас будет две, мы куда больше успеем. Помнишь, как две черепахи или два ежа состязались с зайцем в беге на длинную дистанцию. Заяц бедный еле доскакал, а черепаха ему — "я уже здесь.".

— Положим, в твоих словах есть логика. И почему я должна стать твоим вторым "я", а почему не ты моим?

— Это мы потом обсудим. Могу и я тобой стать. Выберем эталон путем эксперимента.

— А что будет мерилом?

— Успех, — коротко сказала Варя и добавила, смягчившись: — Хороший у тебя чай. И комната хорошая. Здесь спокойно.

— А как же с качеством жизни, — насмешливо спросила Даша. — Здесь все ветошь и рухлядь.

— Не скажи. В этом жилье есть свой стиль. Но главное, здесь можно расслабиться.

— Отпустить мышцы лица?

— Вот именно. Как я понимаю, ты согласна попробовать. Я много думала о нашей встрече, о ее необычности. У меня нет подруг. Раньше были, а сейчас нет. А ты для меня словно кем‑то выбрана. Понимаешь — выбрана. Мне нравиться так думать. Теперь будем знакомиться. Даша… — она впервые упомянула ее имя, и Даша невольно вздрогнула, — мы должны быть абсолютно откровенны друг с другом. Ты согласна со мной? Я вижу, что согласна. Ты расслабься. Никогда, слышишь, никогда за всю жизнь я не сделаю тебе ничего дурного. А теперь рассказывай.

— Что рассказывать? — Даша ослабла вдруг вся, и ноги стали ватными, не иначе как гипнотизирует ее сестричка–самозванка.

— О себе. Все, что считаешь нужным. Я знаю, что ты москвичка, а живешь в чужой комнате. Ты тоже поссорилась с родителями?

И Даша рассказала. Это был не гипноз, конечно, и не давление, хоть Варя умела надавить на нужные клавиши, это была давно ожидаемая возможность облегчить душу. Так и хлынуло все потоком, и будь собеседница другим человеком, Даша всплакнула бы от жалости к себе, а так — только факты, голые факты с кой–какими подробностями. Рассказ получился кратким, уместился в пять минут, и, видимо, произвел на Варю впечатление.

— Он что — еврей, твой Клим Фридман?

— Его в честь Ворошилова назвали. Бабушка и дедушка познакомились в Сочи в санатории имени Ворошилова. Там было очень красиво. Она считает, что их Ворошилов повенчал.

— Разве евреи венчаются?

— Ну… это в переносном смысле. И потом — бабушка русская.

— Наплодили полукровок, — проворчала Варя. — Это правильно, что он слинял. И плохо, что он еврей.

— Да уж чего хорошего! — взорвалась Даша, она зоологически боялась антисемитов.

— Да я не в этом смысле. В уголовном мире обычно считают, что еврей не может лопухнуться, потому что по своей природе он ростовщик.

— Это ты про Березовского, что‑ли?

— И про Березовского тоже. Евреи знают прикуп.

— Ну что ты плетешь!

— Это не я плету. Это жизнь плетет. Я просто хочу сказать, что от него не отстанут. Но ты ничего не бойся. Сейчас многие в бегах, их гораздо больше, чем ты думаешь.

Варя замолчала, внимательно рассматривая Дашу, потом выражение лица ее изменилась, мысли явно переключились на свое. Она подошла к окну, вгляделась в сумрак. За деревьями в свете фонаря можно было различить сизую, как тень, длинную как сигару, машину неведомой ихней марки.

— Это за мной.

Даша тоже вскочила с места, припала к стеклу.

— Как же… А если…Зачем ты дала адрес?

— Он и не знает, куда я поехала. Просто ему велено было ждать на этой улице.

— Богатый поклонник?

— Еще какой богатый… Потом расскажу. Ну, гудбай–покедова. Я позвоню.

6

Они стали встречаться раз в неделю, по средам, всегда в одно и то же время — в семь. Варвара не только не брезговала коммунальным тараканьим бытом, вонючими сквозняками, шелушащимися стенами и прочим, прочим… а чувствовала себя здесь вполне естественно, словно рыба в воде. Может быть, аквариум этот и не свеж, но у нее кислород в запасе, не задохнется.

Соседи к Вариному приходу никак не относились, словно не замечали ее. Невнимательно люди живут, каждый в своей беде копошится. Да и что можно разглядеть в коридоре, если там висит всего одна лампочка в сорок ватт. Варя со смехом говорила:

— А со мной в вашем коридоре опять поздоровались, как с тобой.

— А ты что?

— Что? Ответила.

Дашу вполне устраивало, что соседи слили их с Варей воедино. Только иногда приходилось давать объяснения. Сима горбатенькая поймала на кухне, всплеснула руками: "Какое на тебе вчера нарядное пальтишко‑то было! Нарисуй фасончик. Моим клиентам может понравиться." Наивная душа! Да разве твоим клиентам по карману кашемир, да еще сшитый в мастерских Лондона или Парижа. А Петр Петрович, пьющий сосед, однажды ухватил Дашу за пуговицу и повел длинный разговор, мол, вчера принял, а дозу не соблюл. "А потому в глазах двоилось. Иду по коридору, а ты из комнаты выходишь, но в двух лицах. Каково, а?"

Варя приходила, и они сразу начинали пить чай. Ну и разговаривать, конечно. Разговоры их были похожи на разбросанные в пространстве черновики, где главное написано наспех на обороте листа, а потом забыто намертво. В словах остался только отзвук сказанного. И отзвук этот казался Даше мучительным, потому что она понимала — все дело в формулировке. Варя хоть и не гений, но явно парадоксов друг и эгоистка с вывертом. Когда говорит — все вроде логично, а потом начнешь вспоминать — и кривишься, как от кислого. Точный смысл сказанного казался утерянным.

Уже во второй свой визит Варя принесла сумку со своей одеждой, конечно, ношеной, но чистой и очень нарядной.

— Примерь, будем тебя перелицовывать, — сказала она серьезно, как всегда абсолютно уверенная, что Даша не будет сопротивляться.

— Я не буду это покупать.

— Ты что — крези? О какой покупке может идти речь! Можешь считать это подарком. Мы же с тобой договорились. Все что мое — твое тоже.

— А то, что моё — твое? — с нескрываемым сарказмом спросила Даша.

— Это как знаешь. Хватит препираться. Надевай. Это, конечно,