Money. Неофициальная биография денег - Феликс Мартин

– Ага, то есть после того как мы с помощью инфляции ликвидировали свои долги и провели эвтаназию банковского сектора, нам всего-то и остается, что полностью переосмыслить экономику от начала и до конца. Прости, если я говорю как напрочь лишенный воображения человек, но все это кажется мне бессмысленным радикализмом, к тому же совершенно нереалистичным. Уж извини, но если ты предлагаешь голосовать за общество, регулирование и усиление роли правительства против индивидуализма, свободы выбора и рынка, то на меня не рассчитывай. Они – наша единственная надежда. Если ты хочешь, чтобы я выкинул из головы все, чему нас учит экономика, и начал все с нуля, – тоже не выйдет. Если долгая карьера в бизнесе чему-то меня и научила, так это тому, что не стоит тратить время на безнадежные затеи, какими бы блистательными они ни казались.

– Но я с тобой согласен! И практический, и интеллектуальный аспекты реформы, которые я описал, вовсе не призваны разжечь костер мировой социалистической революции – скорее наоборот.

Сегодня, впервые за жизнь целого поколения, если не двух, многие – в особенности те, кто не относится к бенефициарам нынешней системы, – теряют веру в ее способность гарантировать нам мир, процветание, свободу и справедливость. Факты тебе и самому известны. Средний доход американских домохозяйств в последние 20 лет практически не вырос. Разница между доходами самых бедных и самых богатых достигла рекордных с 1930-х годов значений. Вся недвижимость принадлежит беби-бумерам, поэтому ни одному американцу моложе тридцати лет надеяться не на что. Эти проблемы возникли не вчера – они копились десятилетиями. Кризис просто вытащил их на поверхность и усугубил. Знаю, если я упомяну движение «Оккупай Уолл-стрит» или мадридских indignados, ты рассмеешься. Однако вопрос, который они задают, вполне разумен, если взглянуть на статистику. Вот этот вопрос: а так ли хорош капитализм?

Мы с тобой оба считаем, что недурен, – во всяком случае, лучше, чем его альтернативы. Однако если мы не объясним, что пошло не так, то никого не сможем убедить в своей правоте. Мою точку зрения ты знаешь: проблема не в капитализме, а в деньгах и в том, как мы на них смотрим. Ты можешь считать, что предложенные мной стратегии слишком радикальны, а интеллектуальные реформы нереалистичны. Но альтернативы – оставить все как есть или отказаться от капитализма – еще хуже. Для пущей убедительности я снова обращусь к авторитету выдающегося мыслителя прошлого, правда, на сей раз – одного из забытых гениев. Тебе не нравится идея о том, что денежным стандартом следует управлять, а центробанки должны отвечать перед правительством; ты считаешь, что правительство не должно мешать бизнесу. В нормальные времена такой поход вполне разумен. Но, как предупреждал Кейнс в 1923 году, те, кто слепо следует этому принципу, становятся «злейшими врагами того, что стремятся сохранить; единственное, что может сохранить неприкосновенность общественного договора, – это право государства переписать его устаревшие статьи; абсолютисты и сторонники святости раз и навсегда заключенного договора – вот кто настоящие поджигатели революции». Ты считаешь, что реформа экономики – безнадежное дело. Согласен, это очень трудная задача. Но поскольку, как писал Кейнс в 1936 году, «опасны идеи, а не личные интересы», эта реформа необходима – просто чтобы спасти деньги от них самих.

Так что, как видишь, эксперименты с альтернативным пониманием денег не ведут к революции – в отличие от их традиционной концепции.

– Ладно, ладно! – всплеснул руками приятель. – Сдаюсь! Может быть, ты и прав. Я готов признать, что сейчас ситуация в мире не ахти, поэтому в сфере политики допустимо принимать некоторые рискованные решения. Я ведь уже признал, что нам действительно стоит по-новому взглянуть на деньги и обучать экономистов исходя из этого нового понимания. Напишу-ка я декану своего университета и попрошу внести в учебную программу труды кое-кого из забытых гениев.

– Ну наконец-то!

– Да, и своему депутату тоже надо будет написать. Пусть выступит с предложением об ограничении деятельности банков.

– Ага, так держать!

– А что насчет главы Международного валютного фонда? Ей тоже черкнуть пару строк?

– Обязательно! Думаю, она и сама за подобные реформы.

– Но в первую очередь я напишу новому главе Банка Англии – пусть прекратит нервничать по поводу роста цен и шарахнет по рынку как следует старой доброй инфляцией! Чтоб сбить с него экономическое похмелье!

– Браво! Вот только я… забыл кое о чем упомянуть.

– О чем же? Только не говори мне, что упустил из виду еще одну жизненно важную составляющую экономической стратегии.

– Нет-нет. Просто есть еще одна важная черта денег – с какой-то точки зрения даже самая важная, наверное, – о которой я забыл упомянуть.

– Что за черта?

– Понимаешь ли, дело в том, что правитель на самом деле не контролирует деньги, так что некоторые из твоих писем явно уйдут не по адресу.

– Как так?

– Видишь ли, деньги – точно так же, как язык, – это общественный феномен, поэтому идея о том, что правительство или центральный банк контролируют их, на самом деле является мифом. Иначе выражаясь, они контролируют деньги не в большей степени, чем редакторы «Оксфордского словаря английского языка» контролируют значение каждого слова.

– Быть такого не может!

– Увы, это именно так.

Понимаешь, деньги, как и язык, по самой своей природе настолько тесно связаны с обществом, что изобрести их в одиночку нельзя. Как сказал некогда один известный экономист, печатать деньги может каждый – сложность в том, чтобы другие принимали их в качестве оплаты. Все так и есть: написать долговую расписку может кто угодно, но циркулировать в качестве денег она может или не может в зависимости от того, насколько окружающие считают ее кредитоспособной и ликвидной. Однако известный экономист полагал, что эти расписки должны быть номинированы в долларах, или фунтах, или евро, или еще в какой-нибудь валюте. Почему? Потому что, несмотря на свою платежеспособность, человек не может выпускать долговые расписки в своих собственных, частных денежных единицах. Подобные расписки будут откровенно бессмысленными. Если ты или я единолично решим создать свой собственный денежный стандарт, смысла в этом будет столько же, сколько в заявлении Шалтая-Болтая, уверявшего Алису, что его слова означают ровно то, что он сказал.

Конечно, государство – это не ты и не я. И по масштабу, и по влиянию нам с ним не сравниться, а если приходится регулярно вступать с ним во взаимоотношения, как, собственно говоря, и поступает большинство из нас, то государство в определенной мере может диктовать нам свои правила. К примеру, государство, в особенности тоталитарное, может манипулировать значением слов. А когда речь идет о денежном стандарте, весомость обещаний власти оказывает значительное влияние на его ценность и на готовность населения пользоваться им. Вот почему гиперинфляция всегда связана с обрушением кредита доверия к правителю и с падением легитимности самого государства.