Парижское эхо - Себастьян Фолкс

Вскоре мы пересекли площадь и свернули в узкий переулок, за которым оказалась развязка большой дороги. Девушка остановилась на светофоре возле какого-то кафе, и мне пришлось попятиться. Затем мы снова двинулись вперед, и на следующем перекрестке она повернула налево – на авеню де Сюфран, усаженный по центру деревьями. Через некоторое время она сбавила шаг и стала приглядываться к номерам домов.

От спокойной атмосферы, царившей на рю Юмбло, не осталось и следа. Мы подошли настолько близко к Эйфелевой башне, что на каждом тротуаре теперь толпились туристы – в основном японцы или китайцы (я не умел их различать). В одном из домов располагался большой магазин с зеленой вывеской «Parapharmacie»[66]; снаружи тянулись ряды велосипедов внаем.

Дома вокруг – высокие и величественные, именно так и выглядит старый Париж. Пока Клемане стояла в нерешительности, я перешел дорогу и спрятался за деревом. Наконец она подошла к домофону у входа в дом 38. Я видел, как она повела плечами, словно собираясь с силами, и глубоко вздохнула. Сжимая в руках сумочку, она толкнула дверь бедром, и та открылась внутрь. Клемане еще раз осмотрелась, словно искала меня, а потом взглянула в небо, шагнула за порог и навсегда скрылась за дверью.

Вечером я стала подводить рабочие итоги и попыталась понять, сколько еще времени мне потребуется провести в Париже. Исследование благополучно завершилось, и все-таки один момент по-прежнему не давал мне покоя – отпуск семьи Массон на побережье Нормандии. Я никак не могла понять, зачем Матильда включила этот эпизод в воспоминания об оккупации, ведь поездка имела место гораздо раньше. Очевидно, я что-то упустила: если бы эпизод и вправду не имел значения, архивисты Центра от него избавились бы.

Старик Массон. Бельвильский мясник. Похоже, он играл куда более значительную роль, чем я полагала вначале. Спору нет, он принадлежал к знаковому поколению. Согласно официальной версии, количество погибших в Первую мировую войну составило порядка 1 358 000 человек, еще 4 266 000 раненых, из которых 1 500 000, включая отца Матильды, на всю жизнь остались инвалидами и калеками.

Эти места предназначены для: 1. В первую очередь. Aux mutilés de guerre.[67] Полтора миллиона.

И вы – лишь часть огромного списка, в котором находится более пяти с половиной миллионов жертв. Может, в этом и заключался смысл истории с отпуском на море. Может, именно эта цифра, как ничто другое, повлияла на события периода оккупации: на официальную политику коллаборационизма, о которой с гордостью говорил маршал Франции (когда-то и сам герой битвы при Вердене); на эгоистичность некоторых граждан и полное равнодушие других; на расовую ненависть, пропаганду и депортации в лагеря смерти; на героические поступки отдельно взятых людей. Словом, на все. Просто потому, что даже мысль о возможной потере еще пяти с половиной миллионов казалась невыносимой. Такое невозможно было себе представить.

Теперь мне стало очевидно: старик Массон был крепким, очень крепким мужчиной. Путь на работу, который тот проделывал изо дня в день, – настоящее испытание даже для молодого человека на двух здоровых ногах. От «Курой» до «Конвансьон» – ближайшей к бойне станции – я насчитала двадцать три остановки. Пересадка была только одна, на станции «Пигаль», но во времена Массона еще не придумали эскалаторов, а значит, для мужчины на костылях подъем из метро также превращался в тяжелую работу. А если учесть, что помимо него в те годы насчитывалось еще полтора миллиона калек, треть из которых, вероятно, тоже искала работу в Париже, он даже не мог рассчитывать на сидячее место в вагоне. Неудивительно, что он так много пил.

На следующий день я решила воссоздать маршрут старика Массона до работы. По Второй линии я пронеслась мимо «Сталинграда» и «Барбес», над универмагом «Тати» и маленькой Африкой, с которой меня связывало так много болезненных воспоминаний. На платформе «Севр – Бабилон», располагавшейся прямо под отелем «Лютеция», я обратила внимание на уличного артиста, который давал спектакль в дальнем конце вагона. Старичок с густой белой бородой размахивал потрепанными куклами над черной занавеской, которую он повесил между двумя хромированными поручнями. Пассажиры не обращали на него внимания: кое-кто намертво прилип к своему телефону, другие увлеченно рассматривали обувь попутчиков. Кукловод оставался невозмутим и, кажется, искренне верил в собственную историю, которая, судя по всему, представляла собой смесь приключенческого романа и моралите. Среди кукольных имен я уловила два знакомых: Мариус и Козетта.

Я сошла на станции «Конвансьон», после чего меня ждала пятнадцатиминутная прогулка до бывшей территории боен, на которой теперь располагался парк Жоржа Брассенса. Возможно, профсоюз, в котором состоял старик Массон, все-таки выделил ему место в бесплатном автобусе? Может, даже лошадь с повозкой?

На входе в парк меня приветствовали два бронзовых быка на прямоугольных основаниях. Зайдя в ворота, я увидела клумбы с красными и оранжевыми цветами, пруд, окаймленный камнем, и гравийные дорожки, петлявшие под сводами платанов. Этакая «приятность», подумала я, для жителей многоэтажек, возвышавшихся на склоне холма по соседству. Но как бы ни любили это место современные женщины с младенцами в колясках, я с трудом представляла его себе во времена оккупации: с ангарами, куда животных сгоняли перед смертью, шлангами для мойки полов, красной пеной на сточных трубах, мясниками, которые закидывали туши в грузовики и развозили по ресторанам Клиши и Сен-Жермена.

Поднявшись в гору, я пустилась в долгую прогулку вокруг муниципальных насаждений в надежде, что рано или поздно уловлю ощущение прошлого и того места, где когда-то работал отец Матильды. Однако среди пустых лавочек, высотных зданий из белого бетона и следов от беговых кроссовок, которые изредка встречались на пыльной дороге, я ощущала лишь привычную текстуру повседневности.

На обратном пути возле главных ворот я неожиданно остановилась. В воздухе пахнуло лошадиным потом. Принюхавшись, я повернула в сторону и пошла на запах к окраине парка. Я ожидала увидеть конный двор, спрятанный под сенью деревьев, и держала ухо востро – чтобы не прослушать цоканье металлических подков. Миновав разноцветную площадку для игр и здание яслей, раскрашенное в таком же кукольном стиле, я окончательно убедилась: никаких лошадей там не было.

В конце концов я вышла к бывшей конюшне, протянувшей вдоль ограды. Здесь во времена старика Массона божьи создания заканчивали свой трагический путь от пастбища к парижскому столу. Однажды я прочитала, как обитатели Вожирара жаловались на лошадиный запах – настолько едкий, что перебивал даже вонь от убитых коров и кур.

Однако в последний раз лошадей сюда привозили более пятидесяти лет назад. Теперь же под стеклянной крышей на красивых железных подпорках устраивали ярмарки подержанных книг. В первом стойле мне встретилось несколько коллекционных томов, но в основном там продавали однотипные собрания Руссо и Вольтера, которые когда-то спасли из разрушенных домов, а теперь отпускали метрами, как альтернативу обоям. Во втором стойле торговали комиксами, среди которых попадались как вполне современные, так и безнадежно устаревшие – например, про слона-колонизатора по имени Ба-бар или про дурочку-бретонку Бекассин. Был ли в этих книгах какой-то шарм или только недостатки, продавцы и покупатели говорили о них исключительно в контексте любопытства: никто не рассчитывал, что после приобретения их действительно будет кто-то читать.