Сердце принца-ворона - Тессония Одетт

балдахин. Одеяла из шелка и бархата цвета индиго расшиты серебряными цветочными узорами, по постели разбросаны огромные плюшевые подушки. Я вдруг осознаю, что неприлично долго пялюсь на его кровать. Сердце подскакивает к горлу, я резко перевожу взгляд в другой конец комнаты. И передо мною предстает самый прекрасный вид на свете.

На небольшом помосте я замечаю коллекцию чудесных инструментов: огромную белую арфу, скрипку и – да! – пианино, самое большое и роскошное из всех виденных мною прежде. Его смастерили из бледного, мерцающего дерева, инкрустировали опалом и обсидианом и украсили золотой филигранью. Теперь поддразнивания Франко по поводу огромного инструмента уже не кажутся столь грубыми.

– Вперед, – с тихим смехом предлагает принц, будто чувствуя мое желание.

Другого разрешения мне и не нужно, и через несколько мгновений я уже сижу на скамейке, касаясь кончиками пальцев поверхности крышки.

– Ну, что я говорил? – Франко подходит к пианино, по-прежнему держа руки в карманах. – Мой большой и гладкий инструмент.

Я лучезарно улыбаюсь.

– Почему эти инструменты у тебя в комнате? Ты часто зовешь в гости музыкантов?

Как ни странно, при этих словах щеки вспыхивают от зависти, и перед мысленным взором встает картина – три прекрасные женщины-фейри, рассевшись на помосте, исполняют для принца какую-нибудь непристойную мелодию.

Принц пожимает плечами.

– Мне подарили их, когда я был моложе. После того… – Он меняет позу и, прочистив горло, продолжает: – После того как мама ушла, музыка стала одной из немногих вещей, способных меня утешить.

Я никогда не слышала, чтобы Франко говорил о матери, но, судя по тому, как он на миг заколебался, здесь явно скрыта какая-то история. Интересно, под словом «ушла», он имел в виду умерла? Как моя мать?

– А кто сейчас на них играет? – спрашиваю я.

– Ты, – с ухмылкой произносит он. – Я редко впускаю сюда посторонних, так что большую часть времени они просто стоят без дела. У меня нет способностей к музыке, и я могу лишь ухаживать за ними, время от времени дергая за струну или касаясь клавиши – давая таким образом понять, что я их ценю.

В груди разливается теплое чувство. Он говорит об инструментах так же, как я. Словно они разумные существа, заслуживающие внимания и уважения.

Я поднимаю крышку пианино, обнаружив под ней знакомые клавиши из черного дерева и слоновой кости. Как всегда, я провожу кончиками пальцев по поверхности, будто бы знакомясь с ними. Франко молча застывает рядом с пианино, неподвижный, словно изваяние.

Я касаюсь аккорда, потом, передумав, выбираю другой. Чуть надавливаю кончиками пальцев, и прозвучавшая нота отдается где-то глубоко внутри меня. Все тревоги тут же испаряются, а боль растворяется в колебаниях звука.

Я начинаю играть.

Глава 35

Эмбер

Я играю по наитию, веду беседу с пианино принца, изучаю, как звучат клавиши и сколько усилий требуется приложить, чтобы добиться нужного звука. Пальцы танцуют по клавиатуре, я пытаюсь поймать удобный ритм.

– Ты прекрасно играешь, – произносит Франко. Я поднимаю глаза, замечая на его лице непривычную мягкость и искренность. – Как называется эта песня?

– Не знаю. Я просто играю то, что чувствую сейчас.

– Ты всегда так играешь?

– Если нет нот. Я люблю исполнять существующие мелодии, но еще мне нравится просто… играть.

– Где ты училась?

Я колеблюсь, прежде чем ответить.

– Я брала уроки, – наконец поясняю я.

Хотя дело не только в этом. Конечно, в детстве мне давали множество уроков, но моя связь с музыкой зародилась сама собой. Поскольку мама принадлежала к фейри ветра, у меня тоже есть некая связь с воздухом. А именно воздуху присуще творческое самовыражение, как правило, с помощью голоса, речи и звуков. И способность играть на пианино пришла ко мне так же естественно, как и умение лазать по крышам.

А пение стало продолжением натуры…

Музыка все ускоряется, в нее вплетаются низкие ноты. Через пару мгновений мне удается вернуть спокойствие, и мелодия вновь обретает прежний темп. Я не осмеливаюсь даже смотреть на Франко. Заметил ли он мимолетное изменение?

– Хочешь снова поиграть в вопросы? – спрашивает он.

– Давай.

Опершись на пианино, он смотрит прямо на меня.

– Ты говорила, что твоя мать погибла во время восстания. Каким было твое детство до ее смерти?

От столь личного вопроса учащается пульс, при мысли о маме начинает ныть сердце. Значит, нужно поговорить о ней и почтить память. Мелодия замедляется, но становится более ровной, отчасти торжественной и в то же время радостной.

– Чудесным, – отвечаю я. – Когда я была ребенком, мы жили в человеческом поместье в сельской местности и почти не общались с фейри. Именно мама связывала меня с магией, с той моей частью, что принадлежит фейри. Она учила меня ощущать собственную дикую природу.

Теперь мелодия повествует о том, как я лазила по деревьям, взбиралась на крышу, чтобы смотреть на звезды, разучивала песни на нашем пианино, а потом наблюдала, как мама танцевала с отцом. Она рассказывает о буре и легком бризе, о сказках на ночь и бесконечных улыбках.

Франко втягивает воздух. Он чувствует мою энергию?

– Моя очередь, – говорю я. – А каким было твое детство?

Принц выпрямляется и начинает неторопливо прохаживаться вокруг пианино. Потом вдруг замирает и мягко отвечает:

– Одиноким.

Нахмурившись, я поднимаю голову. Пальцы, следуя за тоном голоса, вплетают в мелодию изменение выражения лица Франко.

– Почему одиноким?

Принц идет дальше, начиная второй круг вокруг пианино.

– Мне было нелегко завести друзей. В юном возрасте я очень плохо контролировал собственную магию и, пока не научился сознательно пользоваться силой, когда питался, почти полностью высасывал силу из окружающих. Конечно, все они оправились, но после такого мало кто хотел со мной общаться.

Я киваю, создавая фоновую мелодию для его рассказа. Я почти вижу маленького принца, ползущие вокруг него тени, кричащих друзей, из которых он невольно тянет эмоции.

– После ухода мамы остались лишь мы с Никсией. С тех пор она превратилась в мою лучшую подругу.

– Твоя мать ушла? – мягко спрашиваю я. Пусть сейчас и не моя очередь задавать вопрос, но, надеюсь, он все же ответит.

– Когда сестра показала свою силу, – начинает рассказывать он, – мама готовилась к тому, что Никсия бросит ей вызов за корону. После первой войны с людьми матери с лихвой хватило политики. К тому же она понимала, что сестра станет прекрасной королевой. Поэтому, как только Никсия взошла на трон, мать просто ушла. На неопределенный срок приняла неблагой облик и больше не вернулась.

Тон его сообщает больше, чем слова.