Ричард Длинные Руки - принц короны - Гай Юлий Орловский

Бобик ринулся к конюшне, заспанные конюхи не сразу и сообразили, что я возжелал, и арбогастр едва не разнес стойло, услышав мое приближение.

Я поднялся в седло, все смотрят вытаращенными глазами, глухая ночь во дворе, небо в тучах, вот-вот повалит снег, вообще скроет все следы, это уже не причуда, а придурь, но, возможно, это только у великих причуды, а самые великие имеют право и на придурь?

Бобик пронесся через город, как сгусток мрака, мы вылетели вслед за ним, быстрые и легкие, как призраки, только снег расшвыривали, как стадо скачущих от стаи волков лосей.

К Проклятому Болоту все еще ведут наши следы, а в самом центре огромная яма с обугленными краями и красивым кольцом сосулек толщиной с бедро взрослого мужчины и длиной с копье.

На дне небольшое застывшее озерцо тухлой воды… нет, там уже желтый лед.

Я остановил Зайчика в трех шагах от обледенелого края, прислушался. Бобик мощно зарычал, рык пошел в землю, тяжелый и проникающий в самые недра.

Арбогастр нетерпеливо заржал, в ответ под ногами загрохотало, земля дрогнула. В центре ямы, сразу охватив ее целиком, взвился гремящий багровый столб адского пламени.

Огромная фигура проступила через багровую стену огня, я прокричал:

— Сэр Вельзевул, к сожалению, должен отказаться. Хотя вы правы, с вашими пожеланиями я согласен, хотя и с некоторыми важными оговорками. Но у меня у самого сейчас не то что узники, целые графства и баронства разбегаются!.. А завтра начнут разбегаться королевства!

Не дожидаясь ответа, я повернул коня и приготовился пустить в галоп, когда могучий голос, от которого дрогнула земля, проревел:

— Конрад Синезубый, я уже говорил о нем, убил вчера священника в одной вашей деревне, сегодня убил в другой и, возможно, убьет еще, а завтра убьет намного больше… Он обожает убивать именно священников. Я, конечно, рад, но мне нужно, чтобы священников убивали не мертвые, а живые люди и тем самым губили свои души.

Я крикнул зло:

— Так поспешите!

— У нас, — прорычал он, — на земле нет власти. Обнажи меч, смертный.

Голос прозвучал так неожиданно и властно, что я как-то непроизвольно вытащил меч из ножен. На длинном стальном лезвии заблистали багровые сполохи и показалось, что уже по самую рукоять залито кровью.

Из пламени высунулась рука, толстая, как ствол столетнего дуба, и вся перевитая толстыми мышцами. В огромных пальцах коротко и страшно блеснули красные искры, а в следующее мгновение вся ладонь ухватила мой меч за лезвие.

Послышался скрежет, словно Вельзевул из высокосортной стали, снова полетели искры. Мою ладонь обожгло, и тут же чудовищная рука очень быстро, не давая мне слова сказать, вернулась обратно в столб адского огня.

Донесся затихающий голос:

— Этим мечем убьешь любого из ада…

Земля загрохотала, адское пламя стремительно пошло вниз, и через мгновение посреди болота осталась только раскаленная земля, откуда пошел пар от падающего снега.

Я стиснул челюсти, чувствуя разочарование и гнев, эта сволочь мне слова не дала сказать, поспешила застать меня врасплох и тут же смылась, а я теперь…

Взгляд мой упал на рукоять меча, там в навершии страшно горит зловещим багровым огнем крупный рубин. Что-то в нем такое, взгляд не оторвать, настоящий Адский Рубин…

…И теперь даже не знаю, как мне с таким подарком.

Хотя кому я брешу? Такую изворотливую сволочь, как я, не перебрехать, я же себя вижу как на ладони… хотя бы в этот момент.

Адский Рубин блещет люто и дико, скопив в себе страшную мощь подземного мира, но можно заметить, что один из лучиков вроде бы длиннее всех и указывает на север.

Я повернул арбогастра в том направлении и прошипел сквозь зубы:

— Бобик, нам нужно отыскать нечто… с таким же запахом. Ну, серы, смолы и горящей плоти.

Он посмотрел на меня очень серьезно, глаза зажглись багровым огнем, а шерсть приподнялась.

Арбогастр фыркнул, повернул ко мне голову, и я со страхом увидел, что и его глаза медленно наливаются этой ужасающей багровостью, словно череп набит раскаленными углями.

— Давай, Зайчик, — прошептал я с тоской. — Раз уж как бы согласился.

Возможно, если бы этот убежавший из ада Конрад начал вторую жизнь без грабежей и насилий, я бы и ухом не повел. Иногда наше бездействие удается оправдать милосердием, очень удобное понятие — ничего не делаешь, преступника не наказываешь, объясняя высокими мотивами, хотя на самом деле руководит когда лень, когда трусость, а чаще всего просто нежелание впутываться в историю.

Когда-то для таких вот, совестливых, но трусливых, придумают прекрасное обоснование сидеть в норке и не вмешиваться: терпимость, политкорректность и мультикультурность, но сейчас, слава Всевышнему, мир еще честен, и потому меня через не хочу и не буду несет навстречу неприятностям некая воля, намного более сильная, чем моя…

И не сразу понимаешь, что несет как раз моя воля. Во мне как бы две воли: моя крохотная, личная, ей бы только о моей шкурке, и более высокая, вроде бы и не нужна мне, даже вредна, так как заставляет вот бросить все и мчаться спасать других, совсем ненужных мне. Но эта высокая воля, которую привычно называем Божественной, на самом деле инстинкт спасения общества, ибо человек сам по себе ничто, зверь, тля, животное, только в обществе живет, развивается и когда-то сумеет построить и на земле Царство Небесное, хотя под этим названием каждый понимает свое лучшее, высокое, что даст человеку абсолютную свободу, бессмертие и беспредельные возможности…

Церковь я увидел в слабом рассвете, небо только-только начинает окрашиваться розовым. Увидел даже раньше, чем село, небольшое и прижавшееся к земле, которая его кормит. Домишки из бревен, только церковь каменная, гордо устремленная ввысь, с колокольней, где под каменным сводом темнеет довольно большой колокол.

Арбогастр пронесся напрямик, ломая с хрустом заснеженные кусты, за нами снежный вихрь, как за налетающим на село смерчем. Из домов начали выскакивать люди и останавливались на пороге, завидев одного-единственного всадника на страшном черном коне с роскошной гривой, которого сопровождает громадный черный пес с багровыми глазами.

Я придержал Зайчика, у крестьян лица испуганные, в глазах страх, на меня смотрят с ужасом.

— Священник этой церкви, — спросил я, — он… как?

Один из крестьян сказал отчаянным голосом:

— Вчера был убит. Разорван на части, словно диким зверем.

— Словно? — спросил я. — А на самом деле?

— Убийца не был зверем, — ответил другой крестьянин.

— Не был зверем?

— Зверь хоть что-то да сожрал бы, — ответил он. — Сейчас зима, зверю труднее, чем летом, найти пропитание.