Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

На сей раз ничто не мешало нам ни извне, ни изнутри, и мы могли предаться так развлекавшим нас беседам. Навес над краем обрыва стал нашим эрмитажем.

– Верьте, связанный нелепой клятвой, я не имел ранее права говорить. Теперь, после пострига, когда я отрёкся от своего чёрного прошлого, она более не довлеет надо мной.

– Вы сгущаете краски до чёрного цвета? Я не могу себе этого представить. Впрочем, вам, монахам, свойственно корить себя за то, что в обычном мире являет собой едва ли не добродетель.

Он остановил поток моих славословий движением руки.

– Увы. Я совершил преступление, хотя ни один земной суд не смог бы меня осудить. И я поведаю вам то, что открыл своему духовнику. С ранних лет я ощущал в себе мистическую одарённость. Рассуждая о бытии, я однажды понял, что пяти чувств недостаточно. Если бы вы знали, Алексей, что со мной творилось, когда в голову пришла мне сверлящая эта мысль, подрывавшая прежнюю веру. Мы – вовсе не венцы творения, а какая-то ветвь. Мы окружены существами, которые в чём-то превосходят нас, а в чём-то уступают. Наши органы чувств несовершенны, а разум слаб. Древо познания сгубило людей, и ещё сгубит немало, потому что предназначено для существ высших в разумности, хотя, возможно, низших в материальности. И я одна из его жертв, я из числа незаконно покусившихся на его плоды. Что, если бы наши глаза зрели движения вселенной, а наши уши внимали пению херувимов! Что, если бы тело наше осязало тончайшие движения эфира? И раз меня осенило: ведь кому-то доступно проницать миры в большей полноте. Но если не в абсолютном устройстве, то хотя бы им попускается заглянуть одним глазком в приоткрываемую дверь! Их называют гениями и пророками, и они какою-то частью своею – там. Там, куда мне путь закрыт. Зависть поставила меня перед выбором: наука или… магия! Не смейтесь. Я подводил под волхование незыблемую, почти эмпирическую основу. Но ещё сильнее удивило меня то, что есть люди, которые, не разделяя моих взглядов целиком, готовы смотреть на них без осуждения и принять меня со всеми недостатками в свой блистающий разумом и логикой круг. Какое счастье испытал я, сойдясь с ними, участвуя в диспутах, молитвах и мистериях, где всем мыслям находилось место, где люди искали истину свободно, и не таясь – от своих братьев.

Но медовый месяц не длится вечно. Раз доверенное лицо князя Александра Николаевича Голицына вручило мне книгу для передачи митрополиту Амвросию, незадолго до того, как отставить его от дел в столице и Синоде. Амвросий не скрывал, что деятельности Голицына не одобряет, а как глава Петербургской епархии, он состоял первоприсутствующим членом Синода. Неожиданной его смерти, последовавшей вскоре после отставления от дел и перевода в Новгород, я не придал значения, как не задумался и о содеянном мною. Но спустя три года злополучная книга вновь вернулась в мои руки из тех же рук. Я получил поручение от всесильного вельможи отдать её митрополиту Михаилу, сменившего на столичной кафедре Амвросия. Вражда его с Голицыным была общеизвестна, и он имел смелость жаловаться на министра самому императору Александру Павловичу. И после его скорой смерти меня обуял страх. Я связал эти происшествия с книгой, которая вновь вернулась в кабинет князя.

– Сами вы читали её? – перебил я.

– Нет, её кожаные ремни всегда опечатывались, и я не решился нарушить их.

– Но хотелось вам узнать, что там?

– Поначалу нет. Ибо я не верил в каббалу настолько, чтобы… Я посчитал содержимое еретическим или сектантским писанием, издание которого нуждалось в запрете митрополита.

– Но Голицын издавал немало сомнительных книг.

– Я полагал, что некоторые особенно скандальные из них он нарочно даёт цензурировать духовным членам Святейшего Синода, дабы те не чувствовали себя обойдёнными. Нужные же к изданию цензурировал лично как обер-прокурор, а после министр.

– Чего же ради владыки читали её? Да ещё внимательно и тщательно разглядывали непонятные знаки?

– Отчего же – непонятные?

– Каббалистические.

– Я выразился о каббале не в смысле начертанных букв. Знаки могли оказаться славянскими и даже легендарными рунами. Видите ли, в среде некоторой части клира издревле блуждает поверие, что сами книги уже есть сущность священная, и сакральность их зависит от языка и благорасположения знаков, благозвучия слов. А некоторые языки якобы обладают особенной силой как начертания так и звучания. К ним относят древнееврейский, латинский, греческий. Славянский, знаки которого изобретены святыми монахами, в числе том. Именно потому-де наложили запрет на русский перевод Писания Библейского Общества, дескать, тот оказался выхолощен в высшем смысле словесности, сочетания слов, звукового ряда. Да, представьте себе, он вульгарен, дурно звучит. Утверждают, что славянский перевод сделан богодухновенно, что делает его безупречно чистым. Русский же перевод страдает отсутствием божественной идеальности, что делает его нечитаемым в мире идей.

– Это в самом деле каббала, – пробормотал я, опасаясь его обидеть.

– А почему не физика? Вычищенный акведук прекрасно проводит воду, а заросший и загаженный канал – скверно. Знаете, хорошие певцы демонстрируют такой трюк: берут ноту, совпадающую с тоном пустых бокалов, после чего те разлетаются вдребезги.

– Снова пустые бокалы? – горько упрекнул я. – Это называют явлением резонанса.

– В мире голоса вы его допускаете, а в мире логоса нет? – быстро ответил он. – Знаете медицинские факты, что некоторые известия радостного или печального свойства вызывали апоплексию. Чем не резонанс в сердце? Слушайте же: коли вы не видите сведений за расположением знаков, то для иной среды оно преисполнено рационального смысла, призыва, побуждения к действию. Некоторое особенное расположение знаков в послании военачальника, пройдя через цепочку грамотных подчинённых, вызовет движение огромных неграмотных масс, определит судьбы и смерти множества людей, которые даже не зрели бумаги, на коей приказ изложен. Другое расположение окажется пустым соединением букв или слов. И ничего не произойдёт, сколь бы ни мудрили шифровальщики.

– Я понимаю, конечно.

– Вы – не понимаете, – вкрадчиво и раздельно зашептал он, повернувшись ко мне. – Вы ещё не понимаете главного. Вы видите, что сообщение обязано пройти некую трансформу в сознании, прежде чем восприемник соизволит действовать. Но расположение знаков может само являть действие, как высокая нота сама взрывает бокал посредством движений воздушной среды, а не тем, что лакей с перепугу уронит поднос на пол. Теперь, надеюсь, вы понимаете.

– Да, но то же утверждают и каббалисты, хотя и другими словами. Всё же я хочу знать, какого рода среда приводит восприемника знаков к погибели! – Я вдохнул глубоко, прежде чем решиться: – И кто изначальный восприемник знаков на камнях, которые покоятся в болоте?

– Это трудно, – согласился он, – ибо знаки будто бы действуют сами, без очевидного физического посредника. Так же как сам действует обруч, который катится с горы и давит муравьёв. Представьте себе трёх лягушек, которые видят это и обсуждают, что же сей круг означает – Обод, сообщающий о своей сущности, магическую литеру «О» – Остерегайся! – или цифру ноль, превращающую жизнь в пустоту небытия. Мы сами напоминаем тех лягушек, которым лучше иметь поменьше ума, чтобы прыгнуть в сторону с его пути. Нам легко поверить в самостоятельное действие предметов в мире вещей, ведь мы опираемся на физические постулаты, работающие сами по себе – но трудно представить прямое влияние идей на вещественный мир. Во время о́но сами физические законы объяснялись разумным влиянием богов. И мне горько, что ваша наука вместо того, чтобы раскрыть природу идей всячески пренебрегает этой стороной, ограничиваясь материей.