Тысяча бумажных птиц - Тор Юдолл

* * *

Гарри продолжает перестановку: передвигает забытые скамейки на солнышко или сдвигает скамейки попарно, чтобы на них могла расположиться большая семья и всем хватило бы места. Особое внимание он уделяет скамейкам тех, о ком никто не скорбит, тех, кому не хватало любви и кто сам никого не любил, потом отдыхает на лавочке с простой табличкой: «Мы по тебе скучаем». Вытянув перепачканные в грязи ноги, он гадает, а что будет с Хлоей и Джоной: возможно, когда-нибудь здесь появятся и их скамейки. Интересно, а как они будут стоять, вместе или раздельно? Однажды ночью он заглядывает к ним в окно и видит, как они спят в обнимку. Гитара стоит прислоненная к стене. Ветер перебирает струны, но Джона с Хлоей этого не слышат. Гарри так тронут, что ему приходится сесть на ближайший бордюр.

В ноябре по саду развозят дымящуюся мульчу. В гигантской компостной куче тонны гниющих растений, смешанных с навозом, выделяют тепло. Когда мульчу разбрасывают вокруг деревьев, энергетическая душа умерших растений возвращается в корни. Команда уборщиков с губками на длинных палках отмывает стеклянные стены Пальмового дома. Плесень, лишайники и выхлопные газы создают постоянную проблему. На улице холодно, с утра были заморозки, но работники оранжереи обливаются потом в тропиках.

В декабре в садах тихо, почти безлюдно. Под низким зимним солнцем сады Кью превратились в застывший остов, от голых деревьев тянутся длинные тени. Гарри, лишившийся своего садового сарайчика, заменявшего ему дом, стал похож на опустившегося бомжа, его оранжевый шарф весь покрыт кляксами птичьего помета. Гарри уныло бредет мимо оранжерей, словно это руины былых романтических устремлений. Сады принимают его, заключают в объятия, у него на ногах растет плесень, брюки подбиты мхом.

В один тихий пасмурный день Гарри стоит у флагштока. Когда привезли этот ствол, дереву было триста семьдесят лет. Гарри сам помогал бойцам двадцать третьего инженерно-строительного батальона закрепить на стволе стальные скобы. Флагшток торжественно установили пятого ноября 1959 года – в памятную Ночь костров[43]. Но дятлы попортили калифорнийскую пихту, и среди сотрудников уже прошел слух, что следующим летом флагшток уберут. Когда это случится, Гарри почувствует себя последним солдатом на поле боя. Он смотрит в сторону Разрушенной арки. Ноги, стертые до волдырей, чешутся и саднят. Как-то все глупо, нелепо… Что же он сам не последует собственному совету? Зачем притворяться, что тебя что-то здесь держит.

И вот тогда он их видит, их всех. Все начинается с легкого марева, уплотненного сгустка воздуха, а потом из него возникает женщина. Она сидит на скамейке и решает кроссворд. Гарри подходит к ней, смотрит на газету. «Таймс», 1953. Он читает табличку на спинке скамейки.

– Нэнси? Нэнси Драббл?

– Да?

Но ее взгляд затуманен. Она рассеянно чешет нос и возвращается к кроссворду, который будет решать вечно.

У Гарри колет в груди, словно сердце свело судорогой. Он хлопает себя по карманам, будто ищет очки. Сколько еще человек отказалось покинуть эти сады? Он бредет по тропинке и видит маму с коляской. Мама – в своей неизменной шубке из искусственного меха. Она ее носит в любую погоду. Младенец в коляске – всегда младенец. Что с ними случилось? Крушение поезда, пожар?

На Аллее пагоды Гарри видит мужчину в военной форме, сидящего на скамейке Дувана Новаковича; чуть дальше – Ванесса Танстон, «которая обрела покой в этих садах». Есть еще женщина в длинном вечернем платье, фотограф со старомодной «Лейкой»; но их мысли в смятении. Их тоска словно радиопомехи, что беспокоят воздух, – смутное эхо, сбивчивые сигналы. Они трясут свои жизни, пока из них не вываливаются все упущенные возможности. Погруженные в свои сожаления и печали, они не замечают друг друга.

Гарри не хочет быть таким же, как они. Не хочет вечно барахтаться в горьком, навязчивом ощущении, что он остался за бортом. Эти люди упустили корабль, а теперь у них нет и моря. Они уговаривают себя, что у них были причины остаться. Кто-то боится, что попадет в ад, кто-то ждет, когда умрет жена, чтобы уйти вместе, кому-то хочется узнать результаты финального матча Кубка Англии по футболу – но это все отговорки. При жизни им всем недостало счастья.

Эта мысль как удар под дых. Он всегда думал, что не уходит отсюда, потому что слишком влюблен в жизнь, потому что эти деревья важнее всего. Он даже не знал, что о чем-то жалеет, пока не встретил Одри. Ему никогда не хватало смелости.

В груди теплится незнакомое чувство: свобода воли. Гарри идет к Разрушенной арке, в садах сгущаются сумерки. Он расправляет плечи, потом наклоняется, смотрит в центральный проход – в бесконечное, неведомое пространство, – и молится про себя, чтобы воображение Вселенной превосходило его собственное. И, наверное, так и есть, если судить по растениям, собранным в Кью. Но все равно это риск. Его существование еще не доказывает, что там что-то есть. Он всего лишь клубок электронов, которые делают то же, что и всегда… вращаются вокруг ядра… чего-то, что они любят…

Он мнет в руках кепку, смотрит на небо, но оно не дает никаких направляющих знаков. Он садится на ближайшую к арке скамейку и достает записную книжку. Огрызок карандаша такой крошечный, что Гарри с трудом держит его в руке. Он пытается сосредоточиться на мысли о том, что может ждать его с той стороны – смутные очертания его будущего, его свободы. Он пишет: Может быть, там будет Одри.

В полночь он по-прежнему сидит на скамейке, словно ждет на вокзале прибытия поезда, на котором приедет хороший друг, а поезда все нет и нет. Человеку, который так сильно боялся жизни, совершенно не нужно бояться смерти, но как можно отсюда уйти? Здесь, в этих садах, для полного счастья ему нужно всего ничего: больше слов. Да, слова. Вот оно! Он срывается с места, мчится в Секвойную рощу, роет землю руками – все глубже и глубже – и вынимает из своего тайника дюжину пластиковых пакетов.

Внутри – больше пяти сотен записных книжек. Работа всей его жизни. Гарри планирует оставить их в столовой для персонала. Он включает фонарик и открывает первую попавшуюся под руку книжку. Но страница пустая; лишь кое-где смутно проглядывают бледные линии выцветшего карандаша. Гарри листает книжку: несколько упрямых слов, две-три даты, потом – ничего. Он открывает еще одну книжку, еще одну и еще… Но прочесть можно только последние три.

Ночное небо смеется. Он снова чувствует, что над ним потешается Бог, в которого он перестал верить еще на войне. Но ничего большего он не заслуживает. Старый дурак, он решил, что в его власти уберечь что-то живое от смерти. Гарри лихорадочно листает последнюю книжку, перечитывает свои записи. Повседневные маленькие чудеса. Он читает заметки о смерти растений и их возрождении и отчаянно надеется, что его существование все же имело смысл. Для Милли, для Одри – для каждого, кто приходил полюбоваться на орхидеи.