Прощай, Атлантида! - Владимир Шибаев

– Там, там, за поворотом, где и пятый. Только шестой называется, – старичок вплелся в кружево тел.

Но за поворотом был тупик – глухо зарешеченная пожарная лестница и пожарный щит с нарисованными на нем горсткой песка и огнетушителем. Легко было догадаться, что лесенка пряталась внутри широко раскрытого Арсением низкого щита и привела его на небольшую площадку опять же с двумя дверками, на одной из которых виднелась табличка "Этаж 5", а за дверкой была каменная кладка, а на другой "Этаж…" и мелом вписано "6".

За этой дверкой он увидел на узенькой, как каюк каюра, коечке худое и желтое сморщенное существо, выпраставшее лучины рук на одеяло и лежащее неподвижно и с закрытыми глазами. Это была, несомненно, Аркадия Самсоновна.

Но тело старушки было недвижно и никак не отозвалось на шепот посетителя. Географ поставил чемоданчик к тумбочке, и увидел на ней апельсиновый сок, печенье и еще три свежих яблока. Потом безуспешно повторил:

– Аркадия Самсоновна, это я – Ваш одноглазый посетитель.

И старушка открыла глаза.

* * *

Старушка широко открыла глаза и посмотрела на Арсения с изумлением. Но ни одна черточка ее лица не дрогнула и не прочертила новую морщину, подтвердившую бы это сильное чувство. Аркадия Самсоновна не шелохнулась, укрытая серой тряпкой и одеялом, остались недвижными ее брови, не дрогнула шея и сучковатые палочки обвязанных венами рук, лежащие поверх покрывала.

– Вот он, – поднял географ серого фибрового путешественника за вертлявую, слегка соскакивающую ручку. – Вот Ваш чемоданчик заказанный. Из комнаты Вашего дома, в полном, надеюсь, здравии.

Арсений присел на стул возле старушки, чтобы не упасть от неожиданного известия, которое собирался поведать, и подумал, что бы сказать.

– А Феня – ну и актрисса. Кабаниха и Офелия в одной лодке, не считая других афиш, ловкая старушенция, сильно меня выручила.

В глазах Аркадии мелькнуло беспокойство.

– Я видел Вашего сына, – вдруг, помимо воли, выкинул Арсений.

В бабушкины глаза тут запрыгнул страх, настоящее паническое опасение, и, чтобы спрятаться от него, Двоепольская прикрыла дрожащие, как диафрагма старого аппарата, веки.

– Он почти хорошо себя чувствует, – быстро отчитался географ. – Хотел бы придти сюда, но не знал, где это, – сморозил Арсений.

– Немного был простужен, чихал немного на все, но сейчас будет в порядке. Он сказал: придет весна – уйду в поле.

Аркадия открыла глаза и посмотрела на географа – в них читалось безразличие, презрение и пустота безысходности.

" Не верит", – понял Арсений и продолжил:

– Уйдет в теплые поля, потому, что хочет упасть на спину, где цветы смешались с сорняком и травой, и, лежа, смотреть в небо, на бегущих вдали кочевых существ.

Старушка чуть повернула шею и больше не смотрела на посетителя.

– Он сказал – мы самые лучшие, потому что мы бедны, но выше наших мыслей только небо. Мы не всплываем, вынесенные мутным потоком безвременья, но мы золото, которое умеет летать.

Бабушка Двоепольская опять глядела на него во все глаза, и в них чудилась боль и ужас.

– Еще он просил передать, когда я сказал ему, что Вы любите его очень, больше жизни и даже больше себя – ведь, правильно? – и у старушки чуть дрогнули до этого недвижные губы и по щекам пробежала тень жизни. – Он сказал: " Мама, ты мой единственный человек и, когда я соберусь уходить, я прошепчу твое имя".

Нотка сухого шепота пробежала у губ старушки. Глаза ее странно блестели.

– Я подумал, – сказал географ, – что Феликс хотел бы упасть в цветы, как маленький мальчик, и, глядя вверх, увидеть и рассмотреть, что никого нет кругом, ни одной души – только где-то рядом, совсем рядом Вы – его дорогая мама.

Старушка чуть приоткрыла губы и судорожно выдохнула:

– Вот, – и географ расстегнул молнию куртки и распахнул пиджак, – он подарил это мне.

Аркадия, широко раскрыв глаза, смотрела на галстук.

– Это очень красивая вещь и дорогой подарок. Я счастлив, что увидел и познакомился с этим человеком, с Вашим сыном.

По лбу старушки и по шее бежали маленькие капельки пота. Она закрыла глаза. Потом ее сухая желтая ладонь чуть приподнялась, ища опоры. Географ взял ее ладонь и погладил, успокаивая.

– Спасибо тебе, сынок, – прошептала географу старушка и смолкла, только на запястье ее сильно билась жилка.

Старушка Двоепольская, видимо, уснула. Арсений посидел еще четверть часа, тихонько поднялся и выбрался из узкого пенала больничной комнатенки. Он подошел к секретной дверке пожарного щита, распахнул ее и хотел было высунуться, но наткнулся на плотную основательную мягкую тряпку, которой теперь было заткнуто отверстие лаза. Арсений попытался двинуть тряпку, но она сама скособочилась, превратилась в пару основательно выпирающих грудей, а потом и в круглое, источающее любезность лицо.

– У нас, дорогой товарищ, – бархатно вывела бывшая старшая сестра Леокадия Львовна, – всех посетителей записывают в книгу почета учреждения. Первую запись, кажется, еще господин Дзержинский оставил. Прошу за мной, – и пару минут Арсений следовал за огромным торсом, время от времени ошпариваемый, как синий цыпленок, с трудом вращающейся улыбкой женщины Зверковской.

– Подождите меня в кабинетике, – проворковала завхоз перед дубовыми дверьми, – я схожу за почетной книжкой. Там, кстати, и один записывающийся в приют посторонний умственный работник, заодно пока поболтаете, чтобы не скучать. О погоде на завтра и вчера.

За столом, на стуле посетителя сидел, скрючившись, старичок-гадатель Ильич и радушно махал Арсению ладонью:

– Сюда, сюда, – воззвал он, указывая на царское кресло Леокадии.

– А почему "сюда"? – спросил географ. – Может, поменяемся? Ведь, судя по обстоятельствам…

– Нет-нет, – отказался Ильич, – сегодня я советуюсь с Вами, Арсений Фомич. А Вы – главное лицо. Присаживайтесь по чину, надеюсь у Вас есть пара минут, и нам не помешают.

– Разрешите я хоть тогда домой позвоню, а то совсем не знаю. Что там.

– Извольте, извольте, – радостно потирая руки, указал старикашка на телефон. – Прямой. Хоть губернатору звоните.

Полозков нащелкал свой номер. Минуту трубка молчала, пища занудную мелодию телефонной станции, но потом раздался все же голос.

– А че, кто это?

– Я, Полозков, а Вы кто?

– Здорово, дядя. Богатый будешь. Не узнал? Да это я, Кабан, собственная персона, как Вы говорите. Мы тут у Вас сидим с Краснухой.

– А почему девочка не в школе?

– Да ты че, Краснуха сейчас почти в беспризоре. Я за ней приглядываю. Ее мамка Эвелинка связалась тут, пела в баре, с одним диким горлопаном Всея Руси. Ходит за ним, как кошка за мышом. А Краснуха со мной…