Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

Мадам Ж. А. Де Босак

– Мы собираемся им платить? – поразилась я. – Ты же приглашаешь их судиться со мной!

– Никто не подаст иск, ни одна живая душа, – отмахнулся Чарли, очень довольный собой. – Если даже даме не по вкусу твои таблетки, разве она признается, что пользовалась твоими услугами? Или покупала твое снадобье?

– А как же Сьюзен Эпплгейт?

– Одна-единственная за столько лет. К тому же ее отец заставил. Что она может доказать? Не нравится тебе газета – просто не читай ее. Пусть щелкоперы болтают что хотят. Либо ты последняя трусишка, либо втолкуй им, что есть что.

Всякий раз, когда Чарли называл меня трусишкой, мне хотелось немедля доказать обратное. Не намерена я отступать, особенно перед такими слизняками. Ни за что. И я отправила письмо.

Не буди лихо, пока оно тихо, любила повторять мама. Ха! Ну почему всякий раз, когда девушка попадает в беду, она сама виновата? Я уже достаточно натерпелась в жизни. Зачем мне новые испытания? У меня есть ребенок, о котором надо заботиться, ангел пяти лет от роду с шелковистыми локонами, обожающая вышивать и ходить со мной по магазинам.

– О, мама, ты такая красивая! – вздыхает моя девочка, кладя в экипаже мне на плечо свою кудрявую головку.

Стоит ли рисковать таким счастьем? Вряд ли. Но это же были всего-навсего письма. Я просто оборонялась.

Я разослала письма в редакции, но газеты и не подумали прекратить яростную кампанию против меня, напротив, казалось, что этим шагом я даже подбросила дров в огонь. Тем летом ложь громоздилась на ложь, смердела на жарком солнце, обращаясь в истинный навоз, но невежественная публика жадно проглатывала и его. «Полицейский вестник» дописался до того, что обвинил меня в убийстве.

А не приходило ли в голову почтенным законникам нашего города, что несчастная Мэри Роджерс, убитая в прошлом году[82], также пала жертвой злокозненной Мадам Де Босак? Причины остались невыясненными, тем не менее хорошо известно, что мисс Роджерс была продавщицей сигар в табачном магазине Андерсона, расположенном в трех кварталах от дома Мадам Смерть. Вполне вероятно, что она скончалась от рук этого воплощения зла, а та потом спустила тело в Гудзон.

Мэри Роджерс! Никогда в глаза тебя не видела. Одна из самых знаменитых жертв в истории Нью-Йорка. Редкой красоты продавщица табака. Ее тело нашли плавающим в реке подле Хобокена, лицо изъедено, на шее след от веревки. «Вестник» заявлял, что убийца – Мадам Де Босак, что это я убила бедное дитя на Либерти-стрит. Дескать, мертвое тело Мэри переплыло через реку в Нью-Джерси, а ее одежду я закопала под деревом в хобокенской лавровой аллее, где вещи и нашли. Впрочем, возможно, я кого-то наняла.

Ну разумеется. Еще я летаю на метле и отлавливаю людские души. Что до этого Хобокена, так я там В ЖИЗНИ НЕ БЫЛА. Очередная клевета. Газеты превратили меня в злобную осу. Чего ради мне душить женщину, если я каждый день оказываю помощь нежному полу, и действовать приходится и впрямь очень нежно. Взбивать подушки. Вытирать слезы. Останавливать кровь. Для Либерти-стрит я была СВЯТАЯ. Да и для всего Нью-Йорка. «Полицейский вестник» окрестил меня Доктор Зло и предложил окружить мой дом полицейским кордоном, дабы перекрыть доступ незадачливым беспутницам, которые, по определению писак, «отчаянно жаждут скрыть свой позор».

А вот силу женского отчаяния борзописцы недооценили. Кажется, ничто не могло остановить моих дам в их стремлении попасть ко мне на прием. Никакие полицейские кордоны. Никакие сторожевые псы. Хотя и те и другие были на страже – спасибо шефу «Полицейского вестника» Матселлу и его писучим парнишкам, спасибо их консультантам, уважаемым представителям медицинского сообщества, доктору Эпплгейту и доктору Ганнингу. Меня запугали, меня отслеживали и травили, возле здания регулярно дежурил полицейский, и все-таки мои женщины шли ко мне и шли.

– Что, если меня арестуют? – спросила я у Чарли.

– Выкупим тебя и понизим цены, – заявил мой оптимист.

– И как ты это сделаешь? Магическим трюком?

– Друзья из высших сфер. Судьи. Полицейское начальство. Деньги. Так это и делается, ясно? Еще твоя миссис Эванс рассказывала об этом, помнишь?

– А если не получится?

– Наймем адвоката. Только я не верю, что хоть одна пациентка подаст жалобу.

– Но если ты ошибаешься, мне грозит арест! Думаешь, нашей дочери понравится, что мать у нее в тюрьме?

– Милая моя, они все только болтают. Действий никаких. Что они докажут?

– Ничего, – был мой ответ.

Чарли был хороший продавец. Продал мне свою точку зрения, и она меня убедила. Я доверяла своим пациенткам. У них имелась основательная причина держать язык за зубами, и это являлось моей наилучшей страховкой.

У полисмена была цыплячья шея, поросшая пушком. Он прохаживался по Либерти-стрит от моей клиники до нашего дома и обратно, вертя в руках дубинку и насвистывая «ТураЛо». Как-то утром я вышла из дома с корзиной, собираясь прогуляться по ближайшим лавкам.

– Доброе утро, офицер, – широко улыбнулась я ему. Он холодно смотрел на меня.

– Чудесная погода, – продолжала я.

Ну уж никак не чудесная. Бедный фараон дышал на красные от холода руки, переминался с ноги на ногу, нос у него был тоже красный, так что, вернувшись из магазина, я отправила к нему Мэгги Макграт с кружкой теплого сидра, наказав как можно энергичнее пускать в ход свои прелестные ресницы.

– Мадам Де Босак шлет вам в благодарность за то, что охраняете наши владения, – сказала Мэгги безо всякого сарказма.

Когда температура упала ниже некуда, отвага полисмена Корригана последовала за ней. Правда, холод быстро отступил перед натиском горячего супа и теплых улыбок Мэгги. И вскоре полисмен уже заходил через черный вход – погреть у огня руки, а мои помощницы заливали в него пинты эля, снабжали лекарствами для чахоточной матушки и просили внести взносы на благотворительность, исключительно по его выбору (само собой, он выбирал свой карман). Таким образом бедняга был приручен и перешел из стана врагов в наш стан.

Но полицейские, они как крысы. Там, где один, тут же целый выводок. Мы советовали посетительницам прикрывать лицо вуалькой, а домой направляться не прямиком, а только убедившись, что за ними не следят. У нас был общий интерес: не позволить волосатой лапе закона проникнуть в нашу жизнь.