Король Карелии. Полковник Ф. Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг. - Ник Барон

Однако союзники уже начали разрабатывать практические и более реалистичные планы по эвакуации своих беспокойных северных русских сил во второй половине лета. Чтобы успокоить британское общественное мнение по вопросу отправки восьмитысячных вспомогательных сил на север России, Уинстон Черчилль организовал кампанию в прессе, которая должна была показать, насколько легко и успешно проходила операция. 3 апреля мурманский корреспондент «Таймс», например, писал, что «здесь ничуть не труднее, чем в Фарнборо — хорошая еда, развлечения и спорт, и все это приправлено приключениями в виде незначительных стычек с большевиками». 8 апреля он прислал по телеграфу статью, опубликованную под заголовком «Королевские ирландские карелы. История двух речных амазонок», в которой описывалась — с несколькими небрежными неточностями — победа, одержанная полком в прошлом году, полковой значок в виде трилистника и награждение Военным крестом нескольких карельских женщин, отвечавших за снабжение по реке (описание Вудса см. на с. 53-54).

Тем временем 237-я бригада Прайса теснила противника на южном направлении, чтобы захватить у большевиков передовые позиции в Повенецком уезде в центральной Карелии. К началу июля в Мурманском крае и в Карелии белогвардейцам удалось мобилизовать лишь около пяти тысяч человек (не считая карелов, особая история которых в данный период будет рассмотрена ниже). Эти русские призывники были поставлены под командование генерала Владимира Степановича Скобельцына, который поразил Вудса сочетанием нескрываемого фатализма и чувства долга (см. с. 80). Эту точку зрения разделял и Мейнард: «Его спокойствие было настолько сильным, — вспоминал британский генерал о Скобельцыне в своих мемуарах, — что создавалось впечатление постоянной печали — впечатление, которое, как мне кажется, было недалеко от истины, ведь горести его страны были его горестями»[221].

Хотя силы белогвардейцев были еще недостаточными, Мейнард уже получил четкие приказы об эвакуации. Французские войска покинули север России в начале июня, американские — в середине июля. Эвакуация британских и других союзных войск из Архангельска была свершена к середине сентября. В это же время, после последнего наступления на юг в сторону Петрозаводска, мурманская штаб-квартира Мейнарда передала набранные из местного населения отряды под командование белогвардейцев и эвакуировала все оставшиеся войска. Последний британский солдат покинул Кемь 29 сентября, а Мурманск — 12 октября[222].

За месяц до этого Черчилль объявил в «Таймс», что союзники эвакуируют всех русских, оказавших им помощь. Айронсайд ожидал, что и Архангельске будет подано около 18 тысяч заявлений. На деле вышло, что британцы забрали с собой лишь около шести тысяч русских беженцев, остальные же решили остаться и сражаться[223]. Ответственность за судьбы оставшихся русских (большинство из них стали жертвами победителей-большевиков в начале следующего года), как позже с нескрываемой горечью писал Черчилль, лежала «на могущественных и блистательных нациях, которые выиграли войну, но так и не довели начатое дело до конца»[224].

Оглядываясь назад, Мейнард полагал, что интервенции в целом удалось добиться поставленных целей: «Небольшая горстка британцев и союзников, — писал он в своих мемуарах, — дислоцированная в практически неизведанной арктической пустыне, помогла победе над Германией больше, чем можно было бы добиться гораздо более значительными силами, занятыми на любом другом театре военных действий!»[225] Начальник Имперского генерального штаба сэр Генри Уилсон, излагая события в служебной записке Черчиллю в декабре 1919 г., был более сдержан в оценке интервенции (в которой британцы потеряли около тысячи человек, в том числе убитыми — 41 офицер и 286 военнослужащих других званий). В заключении он писал, что извлек из этого опыта важный урок: «Когда военные силы оказываются вовлеченными в наземные операции, почти невозможно ограничить степень их участия». Он пророчески добавил: «При нынешнем уровне мирового хаоса будет весьма мудро не забывать про этот принцип»[226].

* * *

Как все эти события повлияли на карелов и их националистические стремления? Февральская революция 1917 г. в России, которая свергла царский режим и поставила во главе страны Временное правительство до национальных выборов в Учредительное собрание (оно должно было решить будущее конституционное устройство России), открыла новые перспективы для многих небольших приграничных народов. Впервые в истории казалось, что карелы больше не стоят перед двумя взаимоисключающими вариантами — русским имперским господством или поглощением «родственной» Финляндией, которая сама собиралась провозгласить себя независимым государством. Либеральная демократическая Россия могла предоставить карелам возможность для создания территории со своим самоуправлением внутри российских границ или даже для провозглашения независимости (как, например, потребовали три прибалтийских государства, каждое размерами от трети до половины Карелии и с ненамного более многочисленным населением).

В июле 1917 г. недавно сформированное Ухтинское волостное собрание написало предварительный вариант конституции Карельского автономного края в составе Российской конфедерации, который оно намеревалось подать в соответствующее время в Учредительное собрание. Ухтинское собрание, которое не было профинским и не стояло на крайних антибольшевистских позициях, понимало, что в данный момент лучше занять выжидающую позицию, и тем временем предложило раздать государственные земли и леса населению, чтобы получить народную поддержку[227].

После октября новое правительство Ленина распустило местные собрания, выбранные демократическим путем. На тот момент казалось, что ожиданиям карелов на решение своего вопроса на основе территориальной децентрализации не суждено сбыться. Такой поворот событий мог бы толкнуть карелов обратно в объятия Финляндии, если бы белофинские добровольцы не организовали в 1918 г. два вооруженных вторжения в Олонецкую Карелию. Вполне вероятно, что карелы воспользовались бы помощью Финляндии в осуществлении собственных схем самоопределения, но это нападение было воспринято ими как явная попытка захвата их территории, и они мобилизовали свои силы, чтобы противостоять дальнейшему вторжению[228].