Сочинения в двух томах. Том 1 - Макс Пембертон

Между тем люди, выбегавшие снизу, уверяли, что там настоящее пекло, печь огненная, что никто там пяти минут жив не останется. Но Мюрри Вест оттолкнул их в сторону и быстро сбежал вниз, а на другой день люди говорили, что он работал, как никто, что он вынес на своих руках десятки человек, что трое умерло на его глазах, но он не переставал помогать страждущим до глубокой ночи. А когда капитан за обедом принес ему при всех свою благодарность и благодарность пострадавших, он, видимо, чувствовал себя неловко и старался укрыться от всеобщего внимания.

Джесси следила с верхней палубы за тем, что происходило внизу, там, где люди теряли сознание и задыхались, но следила не из пустого любопытства, а с глубоким чувством сострадания и в душе восхищалась самоотверженным геройством человека, затронувшего ее чувство самоуважения, и искренне желала и сама быть полезной пострадавшим. И вот в то время, как другие с охами и воплями бежали в свои каюты и прятались в безопасных местах, Джесси спустилась вниз, в свою каюту, захватила все, что могла найти из тряпок и одежды, и, пройдя на нижнюю палубу, стала, как умела, помогать женщинам, озябшим и измученным, укутывая их, перевязывая ушибы и ссадины пострадавших.

За этим занятием застал ее Мюрри Вест и одобрил. Она отвечала ему без малейшего признака гнева или раздражения, как будто между ними никогда не было неприятного разговора.

— Я желал бы отнести эту женщину в каюту: здесь так холодно, — сказал он про женщину, которую Джесси только что укутала своим плащом, — но капитан сообщил, что он уже распорядился поставить койки во втором классе!

— Ее можно перенести в наши парадные каюты. Каюта моего дяди свободна, он не смог поехать с нами. Я сейчас отведу ее туда! Но что можем мы сделать для бедных кочегаров?

— О них не беспокойтесь; добрая порция водки сразу оживит их, и через десять минут они снова будут на ногах!

К утру стало известно, что катастрофа стоила жизни двум из людей экипажа и трем пассажирам. Господа, не шевельнувшие пальцем, чтобы помочь пострадавшим, собравшись в курительной комнате, много говорили об этом, а дамы, перепуганные случившимся, словно тени, бродили по палубе, где их застал рассвет. В числе этих дам была Джесси, но не потому, чтобы она боялась оставаться в своей каюте, — она отлично знала, что всякая опасность миновала, — а потому, что впечатление от всего только что пережитого ею было еще слишком живо в ее воображении. И она не могла не сознаться, что была рада, когда к ней подошел «Негодяй». Он уступил свое теплое дорожное пальто одному из пострадавших кочегаров, а сам стоял теперь на холодном ветру в одном сюртуке.

— Ну что, как ваша пациентка? — спросил он, подходя к ней с другой стороны палубы.

— Спит! — ответила Джесси. — Она просыпалась всего только один раз, чтобы спросить свою швейную машину!

— Привычка к своему рабскому труду! И днем и ночью бедняжка заботится о насущном куске хлеба. Вот она, прелесть современной цивилизации! Эти люди умирают со своими швейными и пишущими машинками в руках! Некогда люди умирали с распятием в руках, но это было давно…

— Я постараюсь сделать что-нибудь для нее там, в Англии, — сказала Джесси.

— Вы уже сегодня отдаете ей свой сон и спокойствие.

— Ах, нет, мне просто не спалось! Мне все кажется, что я вижу ту женщину, которая умерла у вас на руках, и я хотела сказать вам, что это было так хорошо с вашей стороны!

— Пустяки, вы просто хотели, чтобы я сказал вам, что вы поступили хорошо, вот и все! Вы действительно не потеряли голову, как другие, и теперь очень гордитесь этим.

Джесси с негодованием топнула ногой.

— Вы самый грубый человек, какого я когда-либо встречала!

— Если так, то вы должны быть довольны, что отплыли на этом пароходе. Вы увидели здесь то, чего раньше никогда не видали, и, затруднясь темой разговора за столом, теперь всегда можете начать с самого грубого человека, какого вам приходилось встречать, — сказать, что он был картежник, шулер, что вы подбирали свои юбки, чтобы он не коснулся их… и многое тому подобное.

— Вы очень мрачно настроены сегодня!

— О, я веселье всецело оставлю на вашу долю! Если бы женщины не смеялись, смерть была бы невыносима. Именно потому, что вы легкомысленны и пусты, вы не способны испытывать глубокого горя. Женщина способна долго горевать только о своем возлюбленном или о своих детях, но вне этой родной ей сферы у нее мало души!

Джесси молча отвернулась от него, но все же не успела скрыть слез, катившихся у нее по щекам.

— Почему вы так говорите? — спросила она подавленным голосом.

— Потому, что я безумец. Да! Меня однажды забыла одна женщина, и я никогда не мог простить ей этого. Впрочем, что пользы вспоминать об этом? У вас горе на душе, а я говорил так грубо, так жестоко. Прошу вас, постарайтесь забыть мои слова и поверить мне, что я отношусь к вам с искренним сочувствием!

— Я в этом уверена, — сказала Джесси, которой не верилось даже, что этот еще минуту назад столь суровый голос мог перейти к таким теплым, задушевным нотам. — Ведь так легко обидеть, оскорбить и так трудно залечить нанесенную рану… Я верю, что вы не дали себе времени подумать. Впрочем, мужчины всегда таковы. Когда им представляется случай сказать что-нибудь остроумное, то они не думают о том, что это может причинить кому-нибудь страданье!

— Я заслужил то, что вы мне сейчас сказали! Но, быть может, вы все же поделитесь со мной вашим горем, мисс Голдинг?

Против этого непривычного ему тона и голоса трудно было устоять. Джесси только что решила, что ни за что не расскажет ему ничего о себе, а оказалось, что она рассказала ему все, и с особым наслаждением.

— Кроме отца моего, я в своей жизни любила только одного человека, моего брата Лионеля! — сказала она. — Когда он