Оружие уравняет всех - Михаил Нестеров

Печку-голландку Катала любовно называл камином. Он закрывал поддувало и открывал топку. Тогда и тяга оставалась хорошей – до настоящего каминного гуденья, но без жара горна, и пыл от горящих поленьев распространялся по всему дому равномерно, мягко.

Каталин сидел на вязаном коврике, скрестив ноги и неотрывно глядя на завораживающие языки пламени; оно поглощало поленья и рождало тепло, выбрасывало через трубу дым и хлопья сажи. Все просто, но в то же время загадочно. А вообще, глядя на огонь, хочется гнать от себя все мысли.

В городе он задержался не больше, чем на неделю. И там часто вспоминал и «коварный вопрос» адвоката Николаева в далеком Фумбане, и свой ответ. Его же слова имели, несомненно, магическое свойство – так хорошие стихи западают в память, не обременяя ее. Наверное, все дело в том, что он рассказывал о своем доме, рассказывал с нескрываемой любовью. Поначалу робкие его слова набирали силу, распускались, как распускаются утром цветы.

Катала улыбнулся. Он повел головой в сторону двуспальной кровати. Покрывало на ней уже теплое, и будет оставаться таким до утра, пока отдает тепло печка. Но если не убрать его, то под ним одеяло и простыня останутся холодными, ледяными, как сильно ни топи печку. Он любил этот странный контраст. С неповторимой улыбкой на лице он откидывал одеяло и ложился в ледяную постель. Накрывался таким же холодным одеялом и, дрожа всем телом, ждал, когда его окутает тепло. И с каждым мгновением дрожь отступала, ее частота становилась все реже, пока не сходила на нет. И он скоро окунется в подзабытое ощущение, а пока…

Обязательно нужно проверить клубни георгинов в погребе. Они хранились в ящиках и картонных коробках, засыпанные сосновой стружкой. Он не хотел знать точно, почему его раз и навсегда очаровали эти цветы, как не хотел знать «формулу любви», ты любишь или нет, все просто. И все же причина лежала на поверхности. Он не полюбил бы их, если бы они вырастали «ниоткуда», из однажды оброненного или посаженного зернышка, луковицы или клубня. Он подразумевал хаотичное размножение, где чувствам не было места, лишь жестокая борьба за выживание, за место под солнцем. Собственно, с такими же чувствами можно наблюдать этот процесс. Ему нравился уход, забота о георгинах. Их нужно высадить, срезать увядающие бутоны, подкармливать землю вокруг, оставлять под кустами ковер газона, чтобы куст гармонировал с природой, а не смотрелся на долыса прополотый земле зацветшей картофельной ботвой. Осенью ему приходилось делить клубни, чтобы на следующий год цветы снова выросли крупными, сильными, красивыми. И главное – сохранить клубни до весны. В общем и целом Катала видел в этом превращение кокона в бабочку. И всегда эти цветы дарили разное настроение. Порой грусть, но не тоску. По-разному, в общем.

Он вдоволь насладился теплом, игрой огня и встал, не в силах сдержать зевоту, с пола. Опять же, в предвкушении «предсонной пляски», улыбнулся.

Микроавтобус марки «Фольксваген» остановился, как только сноп света вырвал из темноты дорожный знак, обозначающий населенный пункт. Водитель, казавшийся новичком, развернул «фолькс» и, объехав желтую автобусную остановку, поставил машину в десятке метров от железнодорожного пути; минуту назад по нему прогрохотали в два конца грузовые составы, оставляя за собой удушливый запах дыма и запрещающие огни семафоров.

Прошла минута, другая. Пассажиры микроавтобуса привыкали к тишине, которая буквально обрушилась на них после полуторачасового непрерывающегося рокота мотора и убаюкивающего шума под днищем машины. Их, не считая водителя, было четверо: трое мужчин и одна женщина. Они были одного цвета кожи – черного. Исключая водителя.

– Переоденьтесь, – тоном, не требующим возражений, распорядилась женщина. Она была старшей в группе, и мужчины не смели перечить ей.

Шторы в салоне машины были задернуты, так что свет в салоне не выдал их приготовлений. Точнее, не выдал бы: машины здесь были редкими гостями. Дачный по сути своей поселок в это время года пустовал. За исключением пары-тройки домов. Четвертый от полотна дом казался сказочным среди безжизненных с потухшими окнами. Он был жив. Пульсировал, источая тепло. На него, чуть прищурив глаза, посмотрела негритянка, при этом она потянула носом воздух.

Она еще раз проверила содержимое сумки. Стеклянная бутылочка с сероватым порошком надежно запечатана пробкой и стянута для надежности проволокой. Плюс еще одна бутылка, только с мутноватой жидкостью. В сумке нашли себе место куриные лапы и хранящаяся в герметическом пакете кровь, а вернее, кровавая вода, уже начавшая отдавать душком. Но этот факт жрицу не смутил: для обряда годилась и вовсе протухшая сукровица, от этого не проиграет даже жертва. Ее губы тронула зловещая усмешка.

Она была симпатичной. Если не сказать, красивой. Полные чувственные губы и выразительные глаза придавали ей сходство с джазовой певицей Шаде. И ей был к лицу и этот «шутовской наряд» – красная безрукавка, надетая на голое тело, и черные шаровары, и тот, что она скинула и аккуратно упаковала в широкий фирменный пакет из супермаркета: брючная пара а-ля Кондолиза Райс.

Водитель не заглушил двигатель, и печка нагнетала в салон теплый воздух, который внизу у двери был обжигающим.

Мужчины натянули поверх джинсов шаровары, походившие на хакамы – штаны-юбки в айкидо. Стянув свитера и майки, они теплые куртки надели также на голое тело.

Вроде бы все готово. Они перед совершением культового обряда придержались местного обычая: посидели на дорожку, то есть подчеркнули это минутной готовностью, которая выразилась в пугающей неподвижности.

Наконец из тайника в боковом сиденье один из африканцев извлек холодное оружие, и все четверо вышли из машины.

Поздний вечер. Звезд на небе высыпало – и всему человечеству не счесть. Где-то в середине поселка гавкнула собака, ей поочередно ответили еще несколько псин: поселок на замке.

Они черными тенями прокрались к четвертому от полотна дому. У него нет собаки. Они знали это наверняка. И он сейчас один.

Они действовали примитивно, оттого ошибки в их работе были исключены. Жрица, перекинув сумку, сработанную из грубого материала, постучала в дверь. Так действовала и Мамбо. Мужчины затаились за высоким крыльцом. Как Леонардо и Кимби когда-то.

Она постучала в дверь еще раз – настойчивее, громче. Прошла минута – долгая, как сон, и наконец за дверью послышались шаги.

Вряд ли он спросит «кто там?» – он чувствует себя в безопасности. Что ему может грозить в деревенском доме?

Катала отодвинул кровать от стены в несколько приемов, вынося сначала один край, потом другой. Он был упрямым и не стал убирать тяжеленные пружинные матрасы, вытягивающие под двадцать килограммов. Подцепив отверткой край крышки, он сдвинул ее в сторону, посветил внутрь фонарем. Главное, чтобы мыши не сожрали клубни или ондатры, которые порой заходили, как к себе домой, в сени. Но клубни остались нетронутыми. А вот пакетики с отравой исчезли. Равно как и грызуны, улыбнулся Катала. Года два назад он хранил в тайнике ружье, которое давало ему чувство относительной безопасности. Оно же и напрягало. Он подсознательно прислушивался, в каждом шорохе ему мерещилась опасность. И все тревоги испарились, едва он избавился от оружия.