Другие правила - Валерий Большаков

— Пошли! — сказал Жилин. Подхватив бомбу, они с Гириным рванули к «Йотуну».

Антон взял из охапки лучемет, подполз к гребню и высунул шлем меж двух глыб базальта. Мастер и Гирин мчались легко, будто не чуя оттягивающей руки бомбы. Они использовали любую борозду, любой камень, любую тень, чтобы скрыть свое стремительное продвижение.

Была б там военная машина, — высказался Виджай, — они б и шагу не сделали…

— Заткнись, — коротко сформулировал Антон.

Гупта смолк и неуверенно проговорил:

— Сейчас они его…

Антон не ответил. «Йотун» врезался в коридор-переходник, разнес его и остановился. Умп-ф! Фиолетовый пламень, в мгновение ока пожравший штабной купол, высветил каждую щербинку, каждый бугорочек на камнях оползня.

Одним махом, словно и не касаясь брони танка, Жилин взобрался на горбатую крышу, вытянул наверх бомбу, потом помог залезть Максиму. Но, видимо, засевшие в танке пурпуры были слишком увлечены разрушением станции — ничего не замечая, они жали и жали на гашетку аннигилятора, все шире разливая огненное озеро Соам.

Хватаясь за антенное устройство, Глеб с Максимом приладили бомбу между командирской башенкой и выступом кессона. Мастер сунул в гнездо активатор и махнул рукой Гирину — прыгай, мол. И тот махнул — давай вместе тогда. Ладно, сделал жест Жилин. Спрыгнув, они стали отходить, не больно-то и прячась.

— Да быстрее же!.. — не выдержал Виджай. — Что они там плетутся?!

И вдруг могучие турбины танка заглохли. В полной тишине и недвижности тройной панцирь из термостойкой и радиостойкой пластмассы, прикрывающий «Йотуна», стал опадать, как плохо удавшееся тесто. Приподнятая узкая корма заслонила что-то ослепительно белое, жаркое, плавящее корпус, стекающее на экипаж, груз, механизмы и приборы. «Йотун» заревел, загрохотал, затрясся, как раненый дракон, бешено закрутилась правая гусеница — и опять тишина. Струйки дыма ударили из вытекших иллюминаторов.

— А Тхакур еще жив, сволота поганая! — мстительно сказал Виджай. — На нем же броня!

— Так ему и надо, — пробурчал Антон.

Танк высшей защиты медленно наливался малиновым свечением, оседая в плавящийся песок, исходя паром и смрадом, плющился, проваливался внутрь себя, пока не превратился в лужу жидкого металла, над которым дрожал знойный воздух.

Антон уже не прятался за оползнем. Он стоял во весь рост и смотрел, как раскаленный, зеркального блеска прудок в стеклянных берегах подергивается серебристыми пятнами, матовеет, затягивается остуженной пленочкой и всплывающими чешуйками шлака. Перевалив оползень, молча прошагал Максим. Быстрыми шагами прошел Жилин.

— Пошли, — сказал он, — быстро. Берем самое необходимое — оружие, лекарства, кислород, воду — и уходим.

— Куда? — тут же встрял Виджай.

— Найдем куда…

Нагрузив краулер, все четверо покинули станцию и ушли под защиту колоссальных конструкций завода — словно в дремучем лесу укрылись. В недостроенной централи управления собралась вся смена. Девушки плакали, жалея Гуниллу и Габу, мужчины хмурились и деловито распределяли походные комбинезоны с мимикридом, в обиходе называемые «хамелеонками». Известие об уничтожении Тхакура все восприняли с вялой радостью — гибель товарищей слишком еще довлела над сознанием, чтобы можно было торжествовать.

Бранкевич выдал Антону безразмерную «хамелеонку», и он отправился ее примерять. Далеко он не стал уходить, зашел в раздевалку и натянул легкий, но плотный камуфляж прямо на скафандр. Поприседал, побегал на месте, высоко задирая колени, понагибался, доставая носки, — комбез с мимикридом требовал индивидуальной подгонки. Прошелся взад-вперед, заглянул в душевую. Вздохнул и ладонями разгладил «хамелеонку». Серая ткань сначала надулась пузырями на коленях и локтевых сгибах, сморщилась в поясе, но потом стала натягиваться, «запоминать» рост и размер, подстраиваться к фигуре. Порядок. Зато в душе… Полный слом. Паршиво как… Ох как паршиво… Гуниллу жалко до невозможности! Такая милая, хорошая, красивая… была. Свыкнуться с этим… не получается! Вот же, только что, живая и веселая, утром еще просила его доесть, не оставлять еду на тарелке, болтала и мило сплетничала с девчонками… И нет ее! Невозможно… Не-воз-мож-но.

Антон уперся руками в раму иллюминатора и прижал лицо к стеклу. Пустыня… Ветер перевевает темные пелагонитовые пески почти до брошенной станции. Сбоку от нее равнина дыбилась черной и блестящей мезой, разбитой на множество каньонов, больших и малых, будто неумело порезанный пирог. В сторону космодрома пустыня постепенно рыжела, пока не собиралась тускло-оранжевыми складками дюн, как плохо разглаженная плиссированная юбка…

Незаметно подошла Яэль, всхлипнула тихонько. Антон обернулся. Бедненькая… Глаза опухли, красные, и ресницы склеились…

— Собрался? — спросила девушка.

Антон кивнул. Обычной своей зажатости рядом с этой красотулей он не почувствовал. Тут такое… Не до комплексов.

— Сейчас открыла свой шкафчик… — колокольчик в голосе Яэль надтреснул, да и серебристость была с туском, — …смотрю, Гуниллин халатик не повешен, валяется на полу. Отругать надо, думаю, опять побросала все, убежала… А она… Ая…

Лицо Яэли сморщилось, она вцепилась в грязно-серую «хамелеонку» и заплакала. Заревела в голос, прижимаясь к Антону теплым, крепким бедром. Он положил руку на вздрагивающее плечо, погладил узкую спину. Не испытанная отрада холодком пробежала по телу. «Чудышко ты мое», — с каким-то непривычным ощущением подумал Антон. Впервые он почувствовал себя кем-то вроде защитника. Язык сам выговаривал неумелые, корявые слова утешения, а совесть страдала: горе в Антоне уравнивалось удовольствием нечаянной близости. Молодой, здоровый организм требовал действия, любви и не терпел поста и траура.

Яэль оторвалась от его плеча, утерла глаза ладонью.

— Пошли скорее, — пробормотала она, — а то мастер наругает…

— Он боится воздушного налета, — объяснил Антон.

— Дожили…

— Да уж…

«Какая жизнь полосатая… — подумал Антон. — Вся. Живешь себе, живешь, скачешь по белому, и вдруг — раз! И потянулась угрюмая черная полоса…»

— Всем собраться в централи, — сказал звучатель голосом Жилина. — Иметь при себе оружие, продовольственный пакет, аптечку и аварийный баллон с кислородом. Объявляется военное положение…

Владек Ковальский обычно зла не помнил и отходил быстро. Навешают ему пачек, бывало, ну и что? Дело-то житейское! Проспится — и давай по-новой. Но этот Жилин его унизил. Отделал прямо у Машки на глазах… Владек потрогал смешную гульку стерилизатора на носу и тихо выругался. Ходи теперь как клоун…

Сутки, считай, просидел на защитной станции. Благо боевым системам пора было профилактику делать. Три года не подходил, а тут вдруг вспомнил. Профилактика… Кому он хоть профилактику делал — боевой станции или себе? От курва маць…