Красный лик. Мемуары и публицистика - Всеволод Иванов

В самом деле. Кольцо белых, численностью, эдак, миллиона в два-три, охватывает Советскую Россию. Я не говорю о том, что ежели бы эти белые двинулись потоком на Совроссию, вернее на Голроссию, то от красных не осталось бы и следа.

Нет, так далеко мы не берём. Но вот в чём даже не проявляется никакой инициативы. Нет даже и связи между собой там, где она должна была быть. Каждая организация действует на свой страх и риск и не столько проводит исполнение какого-нибудь общего плана, а старается изобрести свой собственный, новый…

Это в полной мере относится к закрывшемуся Земскому Собору. На нём не было даже мало-мальски систематизированного доклада о положении белого кольца. Опубликованная сегодня телеграмма на имя болгарского министра-президента Стамболийского явилась запоздалым маленьким отзвуком того, что давно следовало бы сделать в более широком масштабе.

В самом деле. Каковы дела у генерала Врангеля? Неизвестно! Был ли доклад о монархическом движении, не о «тезисах», нет, а о плане выполнения этих тезисов? Нет! А между тем и Рейхенгалль, и Карловицы нельзя обойти молчанием! Имеются ли какие-нибудь указания на материальные ресурсы? Нет! Имеются ли сведения о том, как относятся державы к проведению этих планов? Никаких!

На Запад едет делегация. Это — первая ласточка, которую надо приветствовать, потому что нельзя же ставить на счёт поездку генерала Лохвицкого с его знаменитыми интервью. Лучше поздно, чем никогда. И первое требование, которое мы должны предъявить этой делегации, — это уехать как можно скорей. Время дорого.

Так дела обстоят на далёком Западе. Точно так же дела обстоят и на Востоке. Мы, например, решительно не знаем, что делает атаман Семёнов, который, несомненно, что-то затевает, предпринимает и обладает известными возможностями. Далее, несомненно, надо отметить, что харбинская общественность вовсе не сполна представлена была теми организациями, которые участвовали в Соборе, и настроения некоторых кругов не совпадают с настроениями гондаттиевских групп. Семёнов, далее, стоит в связи с бело-зелёным сибирским областничеством, отдающим социалистичностью, и разве нельзя предположить, что его действия производят некоторое воздействие на казачество?

Пока мы не выходим из области деклараций и планов, все возможности противодействий и замешательств — мертвы. Но конкретизация, хотя бы частичная, этих планов или параллельных, опять создаст ту оскомину, которая происходит от недоговорённости.

Видя это, стоя на распутье пред Национальным или Несоциалистическим съездом, надо думать напряжённо и страстно одно:

— Как уничтожить те экстра-токи, которые порождаются одним основным верным током и в то же время так ему мешают?!

Объединение, объединение — не в смысле программ, не в смысле генерализации мнений, а в смысле оперативном.

Мой приятель, много живший в России и много видевший, вместе с тем не потерявший способности тонко наблюдать и тонко передавать виденное, говорил мне:

— Видишь автомобиль? Так вот, у нас на митинге в Ново-Николаевске один товарищ говорил так: «Товарищи, лошадей при советской власти не будет, все будете ездить на автомобилях!».

Что означает это? Это означает то, что русская революция есть не только переворот, а ещё и специальный, чисто русский разгул.

В Благовещенске, рассказывали мне бывалые люди, есть особая порода золотоискателей. Месяцами, годами сидит такой человек в тайге, роет золото, а как вырвался — плисовые штаны, красная рубаха. Материями от магазина в магазин устилается грязь, чтобы не попачкать новых сапог, и отрезы шёлковой материи летят в толпу, дерущуюся за целой вереницей извозчиков, на одном из которых едет загулявший, а остальные только эскортируют пьяную, пышную личность…

Ход русской революции совсем не таков, как, положим, французской, хотя некоторые досужие умы и любят заниматься их сравнением. Католицизм, патриотизм, латинское воспитание цепко держало толпу в своих оковах. Там не было этого скифского, разнузданного разгула.

Как представлял себе жизнь ненавистного буржуя наш пролетарий? Как роскошную, полную наслаждений жизнь. Кинематограф, показывающий целым миллионам жителей России эту роскошную жизнь с кофе в постелях, с бесшумными лимузинами, с чековыми книжками, от которых распахиваются тяжёлые двери касс банков, дамы в белых платьях — вот тот образец, который разжигал воображение масс. Пролетарий, то есть простые русские люди, всенепременно хотели жить на широкую ногу. Все хотели быть царями, капиталистами, офицерами, ездить в автомобилях, ласкать красивых женщин.

Что такое революция в России?

Революция в России вытекла из желания пожить на широкую ногу. И вот, объедаясь в 1917 г. свободами, восьмичасовым рабочим днём, свободною любовью и танцульками, мы и пришли к тому, что все эти сокровища промотали.

Напрасно экономисты будут морщить многоумные лбы и доказывать всё законами чрезвычайно сложными. Всё очень просто. Революционный пролетариат прокатился на извозчике по всем городам Европы, разбрасывая материи и бриллианты, чего не очень хотели поднимать дисциплинированные европейцы, хотел было разнести несколько домов терпимости, чтобы оттуда освободить «жертв общественного неравенства», произвести несколько пьяных погромов — но это ему, увы, сделать не дали.

Вывод ясен. Денежки профуканы, и придётся на многие годы лезть в тайгу. Там и работа, там и накопление, там и покаяние, как и помните у лесковского купца:

— Ты бо еси один свят, а мы все — черти окаянные.

Какой же вывод из всего этого? А вот какой. Как ошибаются те, которые говорят, что русский народ, творец революции, показал небывалые высоты социального строительства, так ошибаются и те, которые говорят, что в своей контрреволюции русский народ покажет величие своего богоискательства.

Ни того, ни другого. И тот и этот пафос чужд хитрой, молчаливой усмешке русского мужика. Русский барин с большей острасткой будет смотреть на русский народ, нежели прежде смотрел он из своего прекрасного далёкого. Русский народ даст по шее эсеру, бубнящему об отобрании земли от помещика и, как с писаной торбой, носящегося с фразой — и курёнка некуда выпустить… И будут работать.

А про прошлое?

А помните, у Толстого? Только что был бунт. Главному зачинщику дали в морду, и всё успокоилось. И внося тяжкие книги, болконские мужики, помигивая, говорили:

— Да, писали, не гуляли…

И только. Да, только.