Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

Лекок вышел, и не миновало еще и десяти секунд, как раздался его крик:

– Господа! Господа!

Доктор и мировой судья бросились наверх. Костоправ лежал на полу в чулане, не подавая признаков жизни. Негодяй покончил с собой.

Надо отдать должное орсивальскому костоправу: чтобы лишить себя жизни в темном чулане без шума, не возбудив подозрений тех, кто сидит в библиотеке, нужны особая сила духа и огромная смелость. Орудием самоубийства послужил обрывок бечевки, который Робло ощупью разыскал среди старых книг и связок газет. Он несколько раз обмотал бечевку вокруг шеи и удавился, затягивая ее огрызком карандаша. Надо сказать, у него не было того ужасного вида, какой, по всеобщему убеждению, отличает удавленников. Он лежал мертвенно-бледный, с полузакрытыми глазами, с широко открытым ртом и вообще выглядел как человек, умерший в полубессознательном состоянии без особых страданий, от кровоизлияния в мозг.

– Может быть, его еще можно вернуть к жизни, – бросил доктор Жандрон и, достав из кармана несессер с инструментами, склонился над трупом.

Самоубийство костоправа, видимо, раздосадовало и даже огорчило Лекока. Все шло как по маслу, и вот на тебе, главный свидетель, которого он задержал с опасностью для жизни, выскользнул у него из рук.

Папаша Планта, напротив, выглядел чуть ли не довольным, словно эта смерть шла на пользу каким-то его невысказанным планам и отвечала тайным надеждам. Впрочем, самоубийство мэтра Робло мало бы что меняло, если бы речь шла только о том, как переубедить г-на Домини и какие новые доказательства представить ему. Этот труп был куда красноречивей самых недвусмысленных признаний.

Убедившись в бессмысленности своих стараний, доктор поднялся. Он испробовал все, что рекомендуется для спасения при удушении, даже пустил кровь из яремной вены.

– Он мертв, – сообщил Жандрон. – Бечевка сдавила горло между подъязычной костью и щитовидным хрящом, что привело к полной и почти мгновенной странгуляции.

– Необходимо перенести мертвеца к нему домой. Мы тоже пойдем туда, чтобы опечатать вещи: среди них могут оказаться важные для следствия бумаги, – сказал папаша Планта и велел садовнику: – Сбегай в мэрию, пусть пришлют носилки и двух добровольцев.

Надобности в присутствии доктора Жандрона больше не было; он пообещал папаше Планта, что попозже присоединится к ним в доме Робло, и отправился проведать, как себя чувствует г-н Куртуа.

Вскоре появился Луи, сопровождаемый не двумя, а целым десятком добровольцев. Тело костоправа положили на носилки, и траурная процессия тронулась в путь.

Орсивальский костоправ жил почти на самом берегу, по правую руку от железнодорожного моста. Он занимал домик в три комнаты, одну из которых использовал как лавку: там было полно пакетов с сухими травами, семенами и тому подобными вещами, которыми он торговал. Спал он в комнате, расположенной в глубине дома и обставленной недурной мебелью, хотя в деревнях подобные помещения редко используются как спальни.

Носильщики положили труп Робло на кровать. Несомненно, они были бы в затруднении, не зная, что и как делать, но, к счастью, среди сопровождающих оказался общинный глашатай, который одновременно был и орсивальским могильщиком. Знаток во всем, что касается похорон, он давал указания, как уложить и одеть покойного. А папаша Планта в это время осматривал шкафы и комоды, ключи от которых нашел в кармане у Робло.

Если бы у этого человека, который еще два года назад не имел ни гроша и перебивался случайными заработками, обнаружились ценности, это стало бы лишней уликой против него в ряду прочих, с одной стороны, неопровержимых, но с другой – все же недостаточных, чтобы бесспорно доказать, что он был сообщником убийц.

Но, как ни искал мировой судья, он нашел только то, что ему было уже известно. Здесь были документы на право владения лужком, полями, земельными участками. К ним были подколоты долговые обязательства на сто пятьдесят и восемьсот двадцать франков, выданные господину Робло двумя местными жителями.

Папаша Планта был не в силах скрыть разочарование.

– Никаких ценностей, – шепнул он на ухо Лекоку. – Понимаете, никаких.

– Понимаю, – отвечал сыщик. – Этот Робло был хитрая и осторожная бестия, прятал свое тайное богатство и был достаточно терпелив, чтобы создать впечатление, будто он нажил его за долгие годы. Вы, сударь, обнаружили в секретере только то, что он не боялся держать на виду. На сколько там у него?

Мировой судья быстро подсчитал и ответил:

– На четырнадцать тысяч пятьсот франков.

– Госпожа Соврези заплатила ему гораздо больше, – уверенно объявил Лекок. – Нет, он был не настолько безумен, чтобы, имея всего четырнадцать с половиной тысяч, все их вложить в землю. У него где-то припрятана кубышка.

– Я тоже в этом уверен. Но где?

– А вот я и ищу.

Он действительно искал, хотя со стороны никто бы этого не сказал: расхаживал по комнате, переставлял мебель, стучал каблуком по плиткам пола, простукивал стены в некоторых местах. Наконец подошел к камину, около которого уже несколько раз задерживался.

– Уже июль, – заметил он, – а тут столько золы.

– Ну, не все же в конце зимы чистят камин, – объяснил папаша Планта.

– Так-то оно так, сударь, но не кажется ли вам эта зола слишком чистой и аккуратной? Что-то я не вижу на ней того легкого налета пыли и сажи, который должен бы ее покрывать, раз уж камин не топился несколько месяцев.

Заглянув во вторую комнату, куда отослали носильщиков, после того как они сделали свое дело, Лекок распорядился:

– Принесите-ка мне кирку.

Они кинулись исполнять приказание, а Лекок вернулся к камину.

– Судя по виду, – пробормотал он, – эту золу недавно сметали, а раз ее сметали… – Сыщик присел на корточки, отгреб золу и освободил каменный пол камина. Тоненькой щепочкой он стал ковыряться в швах между камнями. – Взгляните, господин мировой судья: ни капельки цемента, и камень шатается. Кубышка спрятана здесь. – Взяв принесенную кирку, Лекок одним движением вывернул камень – открылось довольно глубокое отверстие. – Я так и знал! – торжествующе воскликнул сыщик.

Тайник оказался наполнен свертками со столбиками двадцатифранковых монет. Всего насчитали девятнадцать тысяч пятьсот франков. «Увы, – грустно подумал мировой судья, – такова цена жизни несчастного Соврези».

Вслед за золотом сыщик извлек из тайника листок бумаги, покрытый цифрами. Это был, так сказать, гроссбух костоправа. На левую сторону он занес сумму в сорок тысяч франков. В правой записал несколько цифр, дающих в итоге двадцать тысяч пятьсот франков. Это были деньги, которые он потратил на различные приобретения. Таким образом, стало очевидно, что г-жа Соврези уплатила Робло за синий флакончик сорок тысяч.

Папаше Планта и сыщику больше нечего было делать в доме костоправа. Они заперли в секретер золото, изъятое из тайника, все опечатали и оставили двух человек охранять печати.