Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

– За Родину, за Сталина! – провозгласил он и продолжил, не переводя дыхания: – Я пил из черепа отца ЗА ПРАВДУ НА ЗЕМЛЕ, за сказку русского лица и верный путь во мгле. Вставали солнце и луна и чокались со мной, и повторял я имена, забытые Землей.

Он был нашим Отцом, строгим, но справедливым, а родителей не выбирают… Он навеки поселился в душе каждого из нас, как страх и гордость, как радость и боль, как праведная мечта о сильной справедливой стране! Справедливость – вот ключ к русской душе, к ее тайне.

– И в чем же она, по-твоему, русская тайна? – внезапно заговорил Малюта.

– Мы, русские, – народ полярных крайностей, – после долгого молчания заговорил Наседкин. – Мы долго запрягаем, но быстро едем, мы долго терпим, а потом выплескиваемся в беспощадном бунте. Народная душа еще только зреет, как плод в материнской утробе, посреди страхов и обожаний, мук и молитв, звериных инстинктов и божественных откровений. Кто разбудит ее? Тот, кто вместит русскую тайну: слабость и силу, дремучее невежество и высшую интуицию, пьяную лень и грозный зов созидания, ненависть к чужому и желание безраздельно слиться с ним!

Русская тайна – в напряженном поиске Бога, в предощущении божественности в себе. Русская тайна – в ощущении вселенского братства с былинкой, звездой и с человеком другой крови, но дышащим в лад с тобою, мечтающем о том же.

– Добил ты меня, Наседкин, – с невыразимой тоской проговорил Малюта. – Вроде как я всю жизнь не туда бежал… Вот что, Зипунов, дуй-ка ты отсюда, покуда я пьяный… А то не ровен час раздумаю…

Марей кивнул, земно поклонившись всем троим, со вздохом надел папаху и тихо притворил дверь сталинской избушки.

На подробной карте, скачанной в одном из интернет-кафе Красноярска, кордон Еланский был помечен жилым. До Сургутихи Аким и Тамира добрались на перекладных, а на прииске «Изумрудный» наняли вездеход и часов через десять высадились на берегу Учи.

Сверившись с картой, они двинулись к верховьям, перебираясь через невысокие древние скалы и заваленные бобровыми запрудами протоки. К Еланскому вела едва приметная лесная тропа. Вдоль тропы пестрели завязи морошки и княженики, звенели осы, в речных заводях хлопали крыльями и гомонили гуси, била плесом рыба: ликующий весенний мир раскрывал перед ними свои простые, трогательные тайны.

Кордон встретил их заколоченными окнами, но в егерской избушке все осталось нетронутым, здесь были и дрова, и небольшой запас продуктов.

В первый же погожий день они ушли далеко в лес и вышли на песчаную, давно нехоженую дорогу. Она привела их на холм, к деревянной церковке с покосившимся куполом, рядом стояла еще одна покинутая изба. На обратном пути они решили собрать побольше дров. Выискивая сухие деревья, Тамира зашла довольно далеко и спустилась в лог. Громкое гудение мушиного роя насторожило ее, она прошла еще несколько шагов и остановилась потрясенная: крупная белая волчица задохнулась в капкане-самолове. Жалобный щенячий визг слышался ниже по ручью. Она стремглав бросилась к воде, на песчаном плесе спина к спине лежали трое волчат. Задние лапы у них были скручены толстой алюминиевой проволокой.

Должно быть, ранней весной кто-то из местных браконьеров набрел в тайге на волчий выводок. Охотник стреножил щенков, зная, что волчица не бросит искалеченных детенышей и, выбиваясь из сил, будет кормить до осени. В конце навигации он устроит засаду возле логова и без хлопот возьмет все семейство.

В этот раз получилось иначе, волчица попала в зимний капкан, но волчата сумели доползти до ручья, и это спасло их от немедленной гибели. Аким и Тамира освободили волчат, отнесли к зимовью и накормили свежей рыбой, которая изобильно шла в самодельные верши. Рядом с крыльцом Аким вырыл уютное логово.

– Наши цирковые звери живут как зэки. Пусть эти будут свободны! Мы не будет ничему их учить, мы будем сами учиться у них быть счастливыми! – говорила Тамира.

Все эти дни и ночи Аким и Тамира были спокойны и счастливы, они подолгу разговаривали и хохотали над своими маленькими промахами, но по ночам сабля по-прежнему лежала рядом с Тамирой, точно чеченка ждала неведомого знака или сигнала.

Километрах в трех от избушки русло Учи делало широкую петлю и уходило под козырьки нависших скал, там по крутым уступам скакали вниз звонкие родники. Тамира рубила струи горного водопада, и тонкий хрустальный стержень не успевал разбиться на брызги. Тренируя удар, она секла сухой прошлогодний тростник в пойме Учи и точила саблю о скалы, как это делали мюриды времен Шамиля.

Все свободное время Аким проводил с волчатами, он боролся с подросшими самцами, возился с самочкой, рычал, кусался и в обнимку катался по сочной молодой траве. Волчата быстро вошли в силу и встали на ноги, но задние лапы у них еще долго оставались слабыми, и при беге они приволакивали круп.

В тот ясный, по-летнему теплый вечер Аким и Тамира сидели на высоком камне-утесе над Учей. Тамира прислонилась спиной к стволу кедра и мягкими движениями перебирала волосы Акима. Внизу у воды играли подросшие волки.

– Как хорошо и спокойно, – вдруг сказала Тамира, – смотришь в синюю бездну и понимаешь, что никогда не умрешь!

Она опрокинулась на спину и долго смотрела в безоблачный зенит.

– До встречи с тобой я видела только черно-белый мир, теперь он стал ярким, как это небо, – прошептала она.

– До встречи с тобой я думал, что пшеничные косы и синее небо в глазах – это единственная настоящая красота, – признался Аким.

– Посмотри в мои глаза, – попросила Тамира, и Аким изумился этому внезапному чуду: в ее глазах плыла весенняя синева.

Волею судьбы это был их последний мирный вечер.

В полдень следующего дня Тамира вернулась на кордон раньше обычного. Иссиня-бледная, с пустым блуждающим взглядом, она как сомнамбула прошла мимо Акима.

– Что случилось? – Аким оставил волчат и пошел за ней.

Он встал в дверях, безмолвно наблюдая, как она, тяжело дыша, мечется по избушке.

– Они здесь, оба! – крикнула Тамира, швыряя вещи с полок и тут же наступая на них ногой.

– Кто?

– Мой кровник, майор Барнаулов и эта… Илга! Я видела их на горе рядом с церковью… Иншалла! Я убью их обоих! – От волнения к ней вернулся кавказский акцент.

Аким резко выдохнул и отер ладонями лицо, точно только что проснулся от страшного сна.

– Ты бредишь! Какой Барнаулов?

– Тот самый! Он сорвал суд над этим мерзавцем, полковником Бурановым. После его статьи присяжные трижды оправдывали Буранова. Я убью его ради памяти Альмаз! Так велит Адат! – Она пальцем проверила остроту сабли и слизнула каплю выступившей крови. – Но ты не забудешь чеченскую честь, мой старший возлюбленный брат! Меня не забудешь! Кровавую месть тебе завещает Адат! – тихо пропела она. – Это Альмаз написала в пятнадцать лет. Наши девушки помнят о чести… и чтят законы рода.