Невеста рыцаря - Эми Фетцер

Коннал подошел к кровати, напряженно-сосредоточенный.

— Шинид, я люблю тебя. Бог видит, как я тебя люблю, но я должен был исполнить то, что приказал мне король.

— Да, я понимаю, что для тебя долг превыше всего. У него перехватило дыхание.

— Долг ничего для меня не значит, если я потеряю тебя.

— Но ты не мог сказать мне об этом. — Она кивнула в сторону валявшегося на полу документа.

— Не мог! — Коннал запустил пятерню в волосы. — Я чувствовал себя в ловушке. Связанным по рукам и ногам. С одной стороны, приказ короля, с другой — моя любовь к тебе. Но… — он принял решение, каким бы ужасным оно ни казалось ему самому, — если ты захочешь, я попрошу его освободить тебя от этого контракта.

Сердце ее упало.

— А ты хочешь этого?

— Нет! Но я не возьму тебя в жены, если ты думаешь, что я говорил тебе о любви лишь для того, чтобы заполучить твои земли и уложить тебя в постель!

— Коннал, я слишком хорошо тебя знаю. Если бы ты с самого начала заговорил о любви, а не о том, чего хотел на самом деле — о землях, замке и армии, — я бы ни за что тебе не поверила.

— А сейчас?

— А ты как думаешь?

— Видит Бог, тебя невозможно понять!

— О, Коннал, — произнесла она нежно, и он, обнадеженный, преклонив колени, встал перед ней. — Ты наказал себя за Рианнон и Патрика, и я не хочу, чтобы ты наказал себя за поступок моего отца.

Закаленный в боях, в боевых шрамах, он стоял перед ней, держа в ладонях свое сердце. Стоял и ждал приговора. Шинид знала, как сильно он ее любит, ибо ради нее он готов был презреть приказ короля; угодить ей значило для него больше, чем долг и верность монарху. А предать ее — для него значило предать самого себя.

— Я лгал тебе, — глухо выдавил он.

Шинид стояла на коленях на кровати и смотрела ему в глаза.

— Не ты, а мой отец. Он просто переложил на тебя ответственность. — Шинид рассмеялась нежно, сочувственно. — И за это он ответит. Но я хотела тебя всю жизнь. И я уже дала тебе согласие. От всего сердца, по доброй воле. И при чем тут контракт?

— Ты прощаешь меня?

Она протянула к нему руки, и он обнял ее.

— Да, прощаю. Ты человек, которого я люблю, всегда любила.

— Господи, — прошептал он, сжимая ее в объятиях.

— Ты принес присягу Ричарду, но ты ирландский рыцарь. Он улыбнулся, но в горле все еще стоял комок.

— Я доверяю тебе, Коннал.

Он отклонился назад, чтобы встретиться с ней взглядом.

— Я верю тебе всем сердцем, я вверяю твоим заботам мои земли и мой народ. — Шинид произнесла эти слова, и вокруг нее засветилось золотое кольцо.

— Шинид!

Она сидела, закрыв глаза, подняв ладони вверх, и простыня упала с ее обнаженного тела.

— Шинид…

— Тихо, любовь моя.

Лицо ее было безмятежно-спокойным, и так же спокойно стало у него на душе.

— Туата де Данной, символ воинства, рожденный силой, серебром крещенный!

Воздух над ней заструился, как воды реки. Мерцающий, призрачный. Потом стал сгущаться, искрясь.

— Из земли вышедший и закаленный в огне, дай моему рыцарю власть над тобой.

И вот его меч, тот самый, что он швырнул на землю в гневе много лет назад, возник из сгустившегося мерцающего тумана и лег к ней на ладони.

Она медленно открыла глаза.

— То, что мое, я делю с тобой, Коннал.

Она протянула ему меч. Он не прикоснулся к нему. Чувство унижения и стыда охватило его.

— Шинид, я…

Взгляд его скользнул по стали, выкованной и отполированной так, будто это была не сталь, а чистейшее серебро. Знала ли она, что этот меч значил для него? Что значила для него возможность держать его в руках? И то, что он к нему вернулся? Когда она впервые вызвала его к жизни в маленькой комнате Круа, он едва сдержался, чтобы не схватить его. Сердце его заныло. Он хотел взять его и стать прежним, каким был до того, как бросил его к ногам отца. А теперь она сама предлагала ему этот дар.

— Это не обычный меч, Коннал. — Шинид посмотрела на кельтскую вязь, украшавшую его рукоятку, эфес и верхнюю треть клинка. Вязь обрывалась, но возникало чувство, что где-то таится продолжение древнего письма. — Король Генрих вручил его тебе, когда ты стал рыцарем, но выковал его Катал, на острове Ратлин.

Коннал изумленно вскинул брови. Катал, принц друидов и ее дед, супруг королевы Эгрейн, отец Фионы.

— Секрет металла уходит в незапамятные времена, а сверкает он потому, что его касалась Эгрейн. — Он все еще не смел прикоснуться к нему. — Они знали, кому он предназначен.

— Ты сказала, что держала его у себя, потому что принца больше нет.

— Ты не принц, это верно. — Она положила меч ему на ладони, и взгляды их встретились. Они не могли оторвать глаз друг от друга. — Но ты теперь хозяин Девяти Лощин, и ты — моя любовь.

Коннал почтительно смотрел на меч, держа его перед собой на вытянутых руках. Но воин в нем взял свое, он повертел им, чтобы почувствовать его силу. Рукоять, казалось, была создана для него. Меч казался продолжением его руки. Сила и власть, данные человеку.

Шинид улыбнулась и смахнула слезу. Он обнял ее и нежно поцеловал.

— Спасибо, сердце мое. — Голос его дрогнул. — Ты не представляешь, как много он для меня значит.

— Представляю.

Он отложил меч в сторону и увлек ее на кровать.

— Я — счастливчик, — прошептал он, дыша ей в висок.

— Да, ты счастливчик, и я намерена каждую ночь напоминать тебе об этом.

Коннал засмеялся, перекатил ее на себя и подумал, что везение родиться ирландцем все же ни в какое сравнение не идет со счастьем иметь в женах вот такую рыжеволосую, вспыльчивую ирландскую колдунью. Да, ему повезло в жизни, ибо он смог завоевать сердце принцессы Девяти Лощин и освободить для нее свое сердце.

Церемония проходила в полночь. Самое время для шабаша.

Коннал решил, что время — самое подходящее. Всего-то крохотный промежуток между двумя словами. К тому же Шинид хотела, чтобы духи Катала и Эгрейн присутствовали на церемонии, ибо они заранее предвидели, что брак их состоится. Еще до того, как она и Коннал появились на свет.

И все же в присутствии священника было что-то сакральное, ибо, стоя в двух шагах от нее и любуясь ею, одетой в платье темно-зеленого бархата, то самое, что было на ней в тот день, когда он, возвратившись в Ирландию, увидел ее колдующей на берегу, Коннал испытал трепет и проникся торжественностью момента. Он поклялся себе и ей, что любит ее и будет любить до конца своих дней.