Маннергейм - Леонид Власов

30 ноября в 13.30 президент Финляндии Кюэсти Каллио объявляет войну Советскому Союзу, а главнокомандующий финской армией фельдмаршал Маннергейм отдает приказ № 1. В нем он говорит: «Доблестные финские солдаты, я приступаю к выполнению своих задач на этом посту в тот момент, когда наш вековой враг напал на нашу страну. Доверие к командованию есть первое условие военного успеха. Вы знаете меня, и я знаю вас, и я уверен, что каждый из вас готов выполнить свой долг ценою жизни. Эта война является не чем иным, как продолжением нашей освободительной войны, ее конечной фазы. Мы воюем за свой дом, веру и отчизну…»

Маннергейм, как вспоминают офицеры его окружения, был полон оптимизма и бодрости. В 15.50 по финскому времени стекла в гостинице «Хельсинки» начали звенеть от взрывов бомб в густонаселенном районе города между Техническим университетом и автобусной станцией. Эта бомбовая атака восьми ДБ-3 авиации Балтийского флота под командованием капитана А. М. Токарева была самой разрушительной из всех восьми налетов за время войны. Потери финской стороны составили 91 человек убитыми, 127 ранеными.

Маннергейм немедленно отправился в госпиталь Красного Креста, куда были доставлены первые жертвы бомбардировки. Затем он поехал в бюро Красного Креста, чтобы узнать, готов ли резерв из 3800 медицинских сестер, и был удовлетворен, что его указание выполнено.

В 20.00 в «секретном месте» — рабочем клубе в окрестностях Валлила — открылась сессия парламента Финляндии, на которой премьер-министр Аймо Каарло Каяндер зачитал заявление правительства. Затем правительство ушло в отставку, а парламент был эвакуирован за 300 километров от Хельсинки в Каухаёки.

Известие о бомбардировке мирного Хельсинки потрясло весь мир. Президент США Рузвельт немедленно направил протест советскому послу. На протесты других стран В. М. Молотов издевательски заявил, что советские самолеты сбрасывали мешки с хлебом для голодного населения Финляндии. Тем не менее шум, поднятый на Западе в связи с первой бомбардировкой столицы Финляндии, оказал воздействие на советское руководство. Маршал Ворошилов запретил бомбить мирное население.

Когда части 7-й советской армии перешли советско-финскую границу на реке Сестре, их встретили пустые окопы и завалы на дорогах. Довольно быстро войска вошли в поселок Оллила (Солнечное), но у поселка Куоккала (Репино) финские егеря подполковника Карху оказали упорное сопротивление, и только в 14.00 поселок был взят. Движение советских войск вдоль железной дороги шло медленно из-за сильных контратак финнов. Полки, которые двигались по приморскому шоссе, попали под ураганный пулеметный огонь, который вела с колокольни храма Казанской иконы Божией Матери дочь настоятеля храма 19-летняя Анна. Он прекратился, когда колокольню сбил артиллерийский снаряд.

Только в 11 часов утра 1 декабря части 7-й армии при поддержке кораблей Балтийского флота полностью взяли пылающий пламенем город Териоки. В первой половине того же дня в Ленинграде на Кировском проспекте в квартире О. В. Куусинена состоялся дележ портфелей министров будущего правительства «Финляндской демократической республики». Окончив эту «операцию», новоявленные чиновники поехали в еще горящие Териоки, где разместились на бывшей даче Новикова. Здесь официально было объявлено о создании марионеточного правительства Финляндии во главе с Отто Вилле Куусиненом, с которым через два дня советская сторона заключила договор о дружбе и взаимной помощи. Создание этого «правительства», по мнению Маннергейма, таило в себе серьезную опасность для Финляндии, так как под угрозу ставилась государственная независимость страны.

Несмотря на свои 72 года, барон действовал быстро и энергично. Как в дни Первой мировой войны в Галиции, чувство депрессии покинуло его. При активном участии фельдмаршала было сформировано новое правительство. В предполье Карельского перешейка начались тяжелые кровопролитные бои. 3 декабря 1939 года газета «Правда» писала: «Белофинны все время практикуются воевать бандитскими способами. Они учатся стрелять с деревьев, рассыпаться небольшими группами, подкладывать мины…» Спустя 45 лет ей вторил генерал Е. Ф. Ивановский в своей книге «Атаку начинают танкисты»: «По методу борьбы финны — ни дать ни взять живодеры… Славные красные воины с финнами, которые не хотели выходить из окопов и сражаться в „честном бою“, поступали просто — обрабатывали огнеметами и давили танками…»

Финские офицеры успешно использовали в боях советы фельдмаршала о том, что Красная армия обучена операциям в составе крупных формирований и непригодна для столкновения человека с человеком, там не знают сложную тактику лесного боя. Кроме того, Маннергейм требовал от командиров частей предельной подвижности их подразделений, памятуя, что это дает возможность концентрировать в боях больше людей, чем это могла сделать Красная армия. От попыток бомбардировок Ленинграда Маннергейм тут же отказался, когда немногочисленные финские «бленхеймы» попали под огонь 189-го зенитного артиллерийского полка, вооруженного пушками образца 1931 года.

Атаки советских войск на Карельском перешейке продолжались. Сначала вражеские позиции обрабатывались артиллерией, затем выдвигались танки и пехота.

Несмотря на четкие указания фельдмаршала и его штаба, войска 5-й полевой армии и Аландской армейской группы в боях с незначительными силами финнов свели на нет возможность длительного ведения сдерживающих боев перед главной полосой укреплений. Финские солдаты отошли к линии Маннергейма. Фельдмаршал не любил, когда 140-километровую систему обороны на Карельском перешейке с укрепрайонами называли его именем. Эта линия, говорил главнокомандующий, держалась благодаря выдержке и героизму воинов, а не за счет прочности укреплений.

Как же оценивали действия фельдмаршала уцелевшие в репрессиях военачальники Красной армии?

Ворошилов и Буденный помнили Маннергейма как знатока лошадей и хорошего наездника, но его боевой опыт трех войн ими в расчет не принимался. Буденный, например, называл финского главнокомандующего «белым генералишком, марионеткой империализма».

Однако нашелся среди армейской элиты человек, который лучше, чем кто-либо из правящей верхушки страны, знал фельдмаршала Маннергейма и его полководческий талант. Это был начальник Генерального штаба Красной армии и заместитель наркома обороны СССР маршал Борис Михайлович Шапошников. Еще в 1919 году, недавно снявший мундир полковника царской армии и надевший гимнастерку краскома полевого штаба РВСР Борис Шапошников заявил всесильному Льву Троцкому, что «мы должны благодарить Колчака за то, что Маннергейм не участвовал вместе с Юденичем в походе на Петроград».

Теперь же маршал Шапошников предупреждал, что оперативные планы финнов Генштабу Красной армии мало известны, есть только отрывочные данные о бетонных полосах укреплений на Карельском перешейке. А в это время в подвале штаба Ленинградского военного округа лежали покрытые пылью «черные альбомы» «врага народа», начальника лучшего в Красной армии разведотдела Гродиса с подробным описанием «линии Маннергейма» и даже с характеристиками всех финских генералов с их увлечениями и заслугами.

Результаты первых боев тщательно анализировались Маннергеймом. Фельдмаршал тактично напоминал своему начальнику Генштаба, что тот, зная оперативные планы русских, упустил возможность нанести им ощутимые удары, что не обращает внимание на то, что у солдат вызывают панику огромные массы советских танков. Барон отдает приказ о создании в каждой роте группы борьбы с танками, снабженной бутылками с зажигательной смесью, которая впоследствии была названа «коктейль Молотова».