Лиходолье - Елена Самойлова

– Дурак, – беззлобно и как-то печально вздохнула Ясмия. – Просто встань рядом с ящиком лицом к степи и закрой глаза.

– И подставить тебе спину? Без обид, маленькая змейка, но я не настолько тебе доверяю.

– Как хочешь. – В ее голосе не было ни тени обиды или раздражения. Только усталость. – Значит, урок будет жестче.

Даже так? Теперь дудочник с неожиданно проснувшимся интересом наблюдал за тем, как Ясмия забирается на ящик рядом с ним и как-то странно, отрывисто трясет руками, отчего золотые бубенчики на ее браслетах начали издавать плаксивый, не слишком мелодичный звон. Длинные тонкие пальцы шассы будто жили отдельной от хозяйки собственной жизнью, перебирая невидимые нити под еле слышное глухое бормотание. Что-то похожее Вик видел в далеком, тогда еще беззаботном детстве, когда вместе с матерью пришел на базар – на одном лотке молодой парень во все горло расхваливал дивной красоты кружево. Тонкое, воздушное, похожее на паутинку или морозный узор на стекле. Матушка тогда восхищенно перебирала эту белую паутину, прикладывая то к рукавам, то к груди, а Викториан неотрывно смотрел на сгорбленную старуху, сидевшую в уголке той лавки. Тонкие, узловатые пальцы бабки порхали над подушечкой, утыканной булавками, выкладывая простую тонкую нить в изумительной красоты узор под глухое бормотание. Казалось, что кружевница на самом деле не петельки отсчитывает, а непрерывно читает заклинание, благодаря которому нитки сами собой сплетаются в знаменитый «морозный» узор…

Неожиданно шасса подалась к нему, и узкие теплые женские ладошки накрыли его глаза, на мгновение погрузив во тьму, а потом пальцы раздвинулись, позволяя ему посмотреть вниз с городской стены через тонкую, почти прозрачную пленочку.

Сердце ухнуло глубоко вниз, замерло, а потом заколотилось с удвоенной силой.

Вечерние сумерки, густые тени, медленно спускающаяся ночная мгла – все исчезло. Тьмы не было вообще – только мягкое голубоватое сияние, поднимающееся от травы. Был виден каждый стебелек, каждый кустик – все светилось, вместе и по отдельности. Дорога, убегающая вдаль через степь от городских стен, – темная охряная полоса, рассекающая сверкающее разнотравье. Более яркие голубые светлячки, снующие меж зеленых стеблей, – какая-то мелкая живность, мыши или суслики. Даже редкие камни на обочине дороги и те были очерчены по контуру ярким густо-синим светом. Нет тьмы в этом мире, лишь разные оттенки цвета, искрящееся полотно под названием «жизнь», яркое, с четкими краями и переливчатым многоцветием.

Кажется, Вик позабыл, что нужно дышать, и из ступора его вывел голос шассы, мягко шелестящий над ухом.

– Это не все. Теперь посмотри наверх.

Он послушался, поднимая голову, и невольно охнул. Вечернее небо, которое он привык видеть темно-синим, почти черным с редким вкраплением звезд, вдруг окрасилось в невероятные цвета. Алые, зеленые, фиолетовые облака, накрывающие отдельные скопища разноцветных огоньков, которых оказалось раз в пять больше, чем обычно, молочно-белая полоса, пересекающая небосвод от края до края, как расшитое бриллиантами подвенечное покрывало, оброненное невестой. Частые сполохи, то и дело расчерчивающие небо яркими длинными извилистыми вспышками. Как будто совсем другой мир, совсем другое небо, такое привычное – и одновременно такое чуждое…

– Ночь приходит, – как-то тоскливо пробормотала Ясмия. Теплые ладони, лежащие на лице музыканта, похолодели, пальцы еле ощутимо задрожали. – Ненавижу.

Дудочник не успел спросить почему – он увидел это сам.

Черную пелену, поднимающуюся над горизонтом на востоке. Гигантскую волну глухой непроглядной темноты, пожирающей сверкающие краски звездного неба, накатывающую неотвратимо и жутко. Наверное, так выглядит то, чего боятся южные рыбаки, заплывающие далеко в море, – огромная волна, закрывающая небо от края до края. Волна высотой с небольшую гору, волна, от которой не скрыться, не уплыть даже на самом быстроходном корабле, и уж тем более можно даже не пытаться выдержать ее удар. Можно лишь наблюдать, как она катится к тебе по водяной глади, роняя с высокого гребня соленые брызги и клочья белой пены, молиться своим богам и прощаться с теми, кого больше никогда не увидишь.

Неужели змеедева видит это каждый вечер? Видит и понимает, почему ночи в Лиходолье столь стремительны и пугающи, почему вместе с сумерками в душу каждого закрадывается беспокойство, страх, а то и откровенный ужас?

– Дальше тебе смотреть не надо. – Прохладные руки подались назад, но Вик торопливо прижал их обратно к лицу. Прошло то время, когда он был согласен на полуправду, на недомолвки и недоговоренности. Время, когда он отводил взгляд, отворачивался, чтобы не знать, не видеть и не понимать, что окружающий мир на самом деле не такой, каким кажется.

Ясмия вздрогнула, попыталась убрать ладони, сжать пальцы, но Вик все-таки увидел. На мгновение, краем глаза, но этого было достаточно, чтобы он шарахнулся от стены, отталкивая шассу и неловко падая, запнувшись о собственную трость. Правый локоть пронзило острой болью от удара о камень, но Вик этого будто и не заметил. Он ошарашенно переводил взгляд с черного ночного неба на мрачное, застывшее лицо шассы, на котором ярким золотым огнем горели змеиные глаза с узким вертикальном зрачком.

– Что это было? – еле слышно выдавил он.

– Мое призвание. – Она горько усмехнулась, указывая тонким чешуйчатым пальцем на сияющие глаза. – За новое зрение пришлось заплатить обещанием.

– Обещанием?

– Да. Сделать так, чтобы это больше не существовало. Никогда.

– Как?! – Вик поднялся, растерянно потирая ушибленный локоть и неохотно поглядывая на небо. Обычное, южное, с низко висящими над головой звездами. Вот только теперь, когда знаешь, что может прятаться в этой безмятежности, становится как-то жутко.

– Пока не знаю. Но долго отсиживаться в Огнеце я все равно не смогу. Не позволят.

Ясмия глубоко вздохнула, и змеиные глаза начали тускнеть, затягиваясь белесыми бельмами. Ее правда – если бы он постоянно видел то, что видит она, тоже предпочел бы слепоту.

Дудочник шагнул вперед, рывком сдернул девушку с ящика и крепко обнял, прижимаясь щекой к коротко остриженным, торчащим во все стороны волосам, пахнущим печным дымом и едва ощутимо – корицей.

Шассы все-таки покрепче людей будут. Если бы он каждый вечер видел на горизонте ворох призрачных щупалец с миножьими ртами вместо присосок, жадно шарящих вокруг, подгребающих к себе мерцающие огоньки чужой жизни и способных дотянуться до неба, его бы не просто трясло. Он бы спрятался в самый глубокий подвал, который только нашел, и никогда больше не поднимал бы взгляд к небу.

А она просто дрожит в его руках как осиновый лист, цепляется тонкими, крепкими пальцами за его одежду, но все равно собирается туда идти. Сумасшедшая.

И он, судя по всему, такой же.

– Я пойду с тобой, когда придет время.

Она дернулась, будто от удара, вскинула лицо, едва не стукнув его макушкой по подбородку. В слепых глазах блеснули непролитые слезы. Не верит и правильно делает. Он сам не верит в то, что говорит. И в то, что собирается сделать.