Все демоны. Pandemonium - Олег Угрюмов

— Я полагал, что вы все-таки прислушаетесь к голосу разума, — заметил Зелг, окидывая взглядом тускло блестящий металл.

— Ужели предполагаете мне усвояситься, пока други мои станут воевать в колосящихся лугах? — вскинул на него троглодит изумленные глаза.

И герцог понял, что конечно же нет, вопрос закрыт. Ибо никогда рыцарь и джентльмен не позволит себе оскорбить рыцаря и джентльмена таким унизительным предложением.

Однако решительность мадам и маленького троглодита и ему придала сил и уверенности, столь необходимых тому, кто затеял сменить шторы, одобренные лично Думгаром, или поставить на место зарвавшегося владыку Преисподней.

Победный гром фанфар звучал у него в ушах, когда он зашел в магазин и на удивление быстро выбрал себе ткань на занавески. Однако не успел сияющий продавец упаковать покупку своему господину, как в стену магазинчика что-то увесисто стукнуло. Затем послышались возня и недовольное ворчание, после чего дверь со скрипом отворилась и в «Лоскутки» вошел Птусик, покачиваясь и припадая на правую лапу.

— Опять не угодил в проем, — объяснил он, крутя ушастой головой, хотя присутствующие не нашли в том ничего необычного и в объяснениях по данному поводу не нуждались. — А зачем я сюда летел? С какой познавательной или просветительской целью? А, да! Хотел, чтобы вы все увидели собственными глазами. Забавное зрелище.

Мучимый разнообразными предчувствиями, Зелг выглянул на улицу. Там уже собралась добрая половина деревни. Граждане Виззла оживленно обсуждали что-то, что, судя по их позам и взглядам, приближалось к ним по главной улице. Оттуда же неслись звуки, природа которых молодому некроманту была неясна. Герцог посмотрел и обмер.

Сотрясая воздух звоном литавр и барабанным боем; свистя и дудя в немыслимые инструменты; размахивая пестрыми флажками и ленточками; выкрикивая неразборчивые лозунги; приплясывая и притопывая; таща на себе длинные красные шесты, увитые плющом и цветущей бублихулой, и флаги с изображением рогатой головы с золотым кольцом в носу, — по улице шла процессия.

Следом тряслись фургоны в красно-синюю полоску, запряженные меланхоличными тяжеловозами, с надписями «Администрация», «Канцелярия», «Приемная», «Посторонним запрещено все».

И прямо над ними двое молодых желтоклювых грифонов влекли по небу плакат — красным по белому, чтоб издалека видно:

ПАЯЛПА ЕДЕТ!

Встреча вышла радостная, и по такому случаю в замке закатили пир. Тем более что его все равно пришлось бы закатывать по поводу грядущей войны и проводов героев, а также традиционного военного совета, который был так люб генералу Топотану.

Огромный пиршественный зал сиял огнями. В углу неистовствовал приглашенный оркестр: трое эльфов-скрипачей, один гном-барабанщик, двое фавнов со свирелями, прелестная дриада с маленькой арфой, морок-лютнист, тритон с раковиной, сидящий в специально оборудованном бассейне, а также трио пучеглазых бестий, поющих волшебными голосами.

Повара расстарались на славу. Когда бы специальный корреспондент Бургежа не томился в своей благоустроенной клетке, строча жалобы во все инстанции, начиная от герцога Кассарийского и кончая Комиссией по правам независимых гостей и Обществом артиллерийского контроля, он непременно посвятил бы этому приему отдельную статью на первой полосе и начал ее словами: «Столы ломились от яств».

И нисколько не погрешил бы против истины. Столы на самом деле ломились от яств, а маленький столик для напитков, уставленный серебряными и золотыми сосудами, жалобно попискивая, отыскал в толпе гостей Такангора и более от него не отходил, ибо только славный минотавр мог разгружать его так быстро, чтобы он не уставал.

Распорядитель Гвалтезий твердо придерживался убеждения, что организм чем попало тревожить нельзя.

Исходя из этого, он и планировал праздничное меню.

Особы, вынужденные в силу горестных обстоятельств питаться в обычных ресторанах, утверждают, что меню — это список блюд, которые только что закончились. Счастливцы, знакомые с Гвалтезием, их никогда не поймут.

Как Такангор планировал решающую битву, так старательный многоног, будто полки, расставлял свои блюда, чтобы не нарушить равновесие и гармонию, столь необходимые во время сражения, дабы оно стало победоносным, и во время обеда — дабы он стал незабываемым.

В центра стола возвышался мынамыхряк в золотистой медовой корочке, лежащий на груде хрустких жареных грибочков; стояло зеленое прозрачное блюдо в виде огромной морской рыбины с заливной фусикрякой; высились пирамиды куркамисов и сладкие горы разноцветных хухринских блинчиков. Томное суфле из воздушных немерид светилось бледно-розовым. Симпатичные сырные шарики ждали, когда их пригласят к сидру. Куриные крылышки готовились сами впорхнуть в рот гостям. Фаршированные ножки вели бесконечный хоровод на круглой золотой тарелке размером со щит циклопа. А нефритовый поднос с запеченной в слоеном тесте папулыгой, будто верные оруженосцы, со всех сторон окружали маленькие алебастровые мисочки с разнообразными соусами.

Прозрачные ломти ветчины и золотистые шары балыков; пухленькие круги домашних колбас; жирные каплуны и пулярки, политые смородиновым вареньем; жаркое из дичи и отбивные; омлетики с креветками; угри под белым вином и устрицы; горячие и холодные супы; крохотные, с ноготок, пирожки с самыми разнообразными начинками; горшочки с пиракашами; салаты, салатцы и салатики; моченые и квашеные ягоды; соленья и копченья; жареное, пареное и вареное, украшенное самым затейливым образом, — все это смотрелось как драгоценности королевской короны, источало соблазнительные ароматы, утверждая присутствующих в мысли, что жизнь прекрасна и удивительна и без боя ее покидать не следует.

Откочевав к пиршественному столу в сопровождении Левалесы и столика, на котором лежали тетрадки и возвышалась клетка с возмущенной жертвой военной цензуры, Карлюза окинул его взглядом государственного деятеля, оценивающего фронт работ, и облизнулся.

— Что прикажете? — прошелестел призрак в черной ливрее.

— Попрошу всемерно питать меня многовкусной колбасьей и спелобоким флюктом, — сказал троглодит. — А милорду Левалесе нужно не отказать в немеридах, фусикряке и хухринских блинчиках, в силу своей природы весьма неизвестных в Сэнгерае.

— Что пожелает господин Бургежа? — спросил призрак.

— Я объявил голодовку в знак протеста против деспотизма, тирании и насилия над личностью, — сухо заметил лауреат Пухлицерской премии. — Если кому до сих пор не ясно, в клетке я обитаю против собственной воли. Ну что, голубчик, голодовку протеста начнем, пожалуй, с тарелки знаменитого супа «Свадьба дочери», затем с двойной порции салата «Вчерашний закат» и салатца «Задушевная иллюзия», потом насыплете мне гописсиных сухариков и упомянутых Карлюзой хухринских блинчиков, игнорировать которые не станет ни одно здравомыслящее существо. В заключение я, возможно, утешусь порцией-другой вуталернских колбасок с грибочками в сазитальном соусе. Как видите, в еде я сдержан, не то что в работе. Можно сказать, почти равнодушен. Немного позже мы с вами подумаем о втором заходе. И не забывайте, что свое горе я должен окропить достойными напитками.