Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография - Арсений Александрович Замостьянов

возможных наследников умершего основателя советского государства: «Кто примет знамя Ленина, кто понесет его, кто построит великое государство, заложенное Лениным, кто поведет партию нового типа от победы к победе, кто закрепит новый порядок на земле? Блестящий, бурный, великолепный Троцкий? Наделенный проникновенным даром обобщателя и теоретика обаятельный Бухарин? Наиболее близкий народному, крестьянскому и рабочему интересу практик государственного дела волоокий Рыков? Способный к любым многосложным сражениям в конвенте, изощренный в государственном руководстве, образованный и уверенный Каменев? Знаток международного рабочего движения, полемист-дуэлянт международного класса Зиновьев?» Здесь каждого из них он показал с лучшей стороны, в поэтическом стиле. За этими словами — ощущение «смены вех». Но близость Рыкова к «крестьянскому и рабочему интересу», которую подметил Гроссман, оказалась решающей.

Что до Сталина, то в 1923–1924 годах он вряд ли считал Рыкова слабым политиком. Будущий «вождь и учитель» понимал, что если кто в перспективе и способен конкурировать с партийным аппаратом, который создал «товарищ Коба», то только Рыков, имевший прямое отношение к аппарату ВСНХ и Совнаркома. Если не считать Троцкого, у которого было немало сторонников и в партии, и в армии, но руководство ЦК явно не принимало его. Сталин не сомневался, что Троцкий после ухода Ленина, скорее всего, станет первой жертвой внутрипартийной борьбы. А Рыкова удалять рано, да и сколотить против него действенную коалицию невозможно.

Главное — Рыков своей активностью в проведении серии противоречивых экономических реформ под флагом НЭПа «прикрывал» Сталина, позволял ему в глазах партийцев, да и всего общества, оставаться на дистанции от этих шагов. А укрепление НЭПа, помимо прочего, было разящим ударом по Троцкому и его сторонникам. «Правильно, но тошно» — так определял новую экономическую политику революционный поэт Михаил Герасимов[93], и он выражал точку зрения очень многих партийцев. Рыков стал глашатаем НЭПа — что самое удивительное, охотно. Это — в глазах Сталина — подтверждало, что вождистских амбиций у него нет. В этом смысле критически настроенный ко многим гримасам НЭПа Каменев был гораздо опаснее — и сталинский аппарат встал на сторону Рыкова в его противостоянии с председателем Совета труда и обороны, который стал в первый год после смерти Ленина главным противовесом Совнаркому.

Он полезен, этот трудяга Рыков, хотя про него уже несколько лет и ходят не самые уважительные слухи. Дескать, и к бутылке пристрастен, и слишком легкомыслен для столь высокого поста, и в марксистской теории слабоват. Но о ком у нас не ходят слухи? Разве что о совсем слабых и бесперспективных товарищах. О главной «черной легенде» про Рыкова нужно сказать сразу: да, он не отказывался от рюмки. С юности был душой маевок и дружеских застолий. Шутил, расслабленно спорил — и, конечно, не «на сухую». Как у Маяковского:

Ну, а класс-то жажду запивает квасом?

Класс — он тоже выпить не дурак.

Здесь поэт говорит, конечно, о рабочем классе. Но и руководящие товарищи не клялись на крови не употреблять горячительного, хотя и считали обеды со спиртным пережитком буржуазного прошлого. И здесь необходимо поставить все точки над i: слухи об алкоголизме Рыкова были только слухами, которые, с одной стороны, были выгодны его политическим противникам, а с другой — давали почву для обывательских пересудов. Желтой прессы в нынешнем привычном понимании тогда не было — и ее с успехом заменяла молва. Всегда приятно приписывать «сильным мира сего» слабости, присущие многим из нас. Психологически это объяснимо и даже простительно. Конечно, такие слухи долетали и до самого Алексея Ивановича. Он не пытался с ними бороться, чаще всего только посмеивался, но веры в человечество они ему, конечно, не добавляли. Рыков становился более закрытым, немногословным, по внутреннему состоянию — почти одиночкой, хотя работать ему приходилось в большом коллективе.

На новой должности Рыкову пришлось проявить характер. В первые месяцы после смерти Ленина председатель Совета народных комиссаров не обладал полной властью даже над правительством. Ему предстояло завоевать эту власть — главным образом в борьбе со Львом Каменевым, который стал председателем Совета труда и обороны (СТО) СССР — а ему фактически подчинялась половина наркоматов. Акции Каменева в Политбюро в 1924 году тоже котировались выше рыковских. Получалось так: с одной стороны председателя Совнаркома подпирал Каменев, с другой — аппарат Сталина. Правда, в народе не разбирались в подковерных раскладах — и назначение Рыкова сразу восприняли всерьез. В анекдотах, в частушках отныне его упоминали наравне с Лениным и Троцким.

Сталин тогда относился к Рыкову дружественно. И Алексей Иванович в течение следующих двух лет отвоевывал у Каменева позицию за позицией — не без одобрения товарища Сталина. Результат очевиден: для председателя Совнаркома началось время приметных политических побед. О серьезности интереса к Рыкову в мире говорит и такой факт. Основанный в 1923 году журнал Time быстро стал самым популярным общественно-политическим изданием США и в мире — первым в своем роде. Помимо прочего, этот журнал славился интересными обложками, на которых, как правило, помещались крупные портреты политиков, ученых, военных, писателей, которые изменили мир, оказали мощное влияние на умы и на судьбы людей. За 67 лет на обложках Time появлялись более пятидесяти граждан СССР. А первым в этом ряду был Алексей Рыков, красовавшийся на обложке июльского номера за 1924 год — еще черно-белой. Рыков первым из советских управленцев появился на обложке самого влиятельного политического издания, американского журнала[94]. Худощавое серьезное, даже недоброе лицо, целеустремленный взгляд. Американцы не сомневались, что советский лидер должен выглядеть сурово, а вид иметь лихорадочный. Они явно считали именно его подлинным преемником Ленина, новым правителем огромной взбаламученной страны, к которой приглядывались с ужасом и интересом, а многие — и с сочувствием, потому что видели в советском проекте мужественный отказ от предрассудков, дерзкий, быть может, преждевременный забег в будущее. В жизни Рыков редко выглядел так сурово — разве что после бессонных ночей. Ему более свойственна свободная, раскованная поза, иронический прищур. Американцы предпочли другого Рыкова — устрашающего. Сразу вспоминается дружеский совет Горького, обращенный к Алексею Ивановичу по схожему поводу: «Жаль только, что вы морщитесь, когда вас снимают, и выходите на снимке человеком, у которого зубы болят». Писатель знал толк в фотографировании — и хотел бы видеть Рыкова в газетах и журналах настоящим лидером, уверенным в себе.

Заметим: только в мае 1925 года на обложке Time появилась такая звезда мирового коммунистического движения, как Троцкий, а уж потом — Сталин. Рыков обогнал всех. Второй председатель Совнаркома РСФСР и СССР оказался фигурой рубежной, одним из последних представителей классической разночинной русской интеллигенции во власти. После него пришло