Цивилизация. Чем Запад отличается от остального мира - Ниал Фергюсон

Не случись Великой депрессии, эти движения, возможно, сгинули бы в безвестности. Однако пришедшая после инфляции начала 20-х годов дефляция начала 30-х годов нанесла смертельный удар вильсоновской мечте о Европе, основанной на национальной государственности и демократии. Кризис капиталистической экономики США привел к ослаблению фондового рынка Америки на 89 %, снижению объема производства на треть, падению потребительских цен на четверть и росту уровня безработицы более чем на четверть. Кризис ударил не по всем европейским странам, однако в стороне не осталась ни одна[584]. Поскольку правительства стремились защитить национальную промышленность путем повышения ввозных пошлин (американский закон Смута – Хоули о тарифах 1930 года поднял до 46 % адвалорную ставку пошлины на импортные хлопковые изделия), глобализация остановилась. В 1929–1932 годах объем мировой торговли сократился на треть. Большинство стран прибегло (в разных вариантах) к отказу от платежа по долгам, девальвации валюты, введению протекционистских тарифов, импортных квот и запретов на ввоз, монополии на импорт и экспортных премий. Казалось, занимается заря национал-социалистического государства.

Это была иллюзия. Да, возникло ощущение, что американская экономика схлопывается, однако основной причиной этого стала пагубная кредитно-денежная политика Совета управляющих Федеральной резервной системы, наполовину разрушившая банковскую систему[585]. Инновация, главная движущая сила промышленного подъема, не останавливалась и в 30-х годах. Распространялись новые автомобили, радио и другие потребительские товары длительного пользования. Новые компании предлагали новую продукцию: “Дюпон” – нейлоновые ткани, “Ревлон” – косметику, “Проктер энд Гэмбл” – стиральный порошок “Дрефт”, Ар-си-эй – радио и телевидение, Ай-би-эм – счетные машины. Кроме того, они вырабатывали и распространяли новый стиль управления производством. Но нигде изумительный творческий потенциал капитализма не был заметен так, как в Голливуде, оплоте кинематографической промышленности. В 1931 году, когда американская экономика находилась во власти паники, главные голливудские студии выпустили в прокат “Огни большого города” Чарли Чаплина, “Первую полосу” Говарда Хьюза и “Обезьяньи проделки” братьев Маркс. Эксперимент предыдущего десятилетия с введением “сухого закона” провалился (и попутно породил контролируемую мафией теневую экономику). Но и это пошло на пользу кинематографу: в 1931 году зрители валом валили на великие гангстерские боевики “Враг общества” и “Маленький Цезарь” с Джеймсом Ф. Кэгни и Эдвардом Г. Робинсоном. Как только белые американцы обнаружили, что авторы почти всех лучших мелодий – чернокожие, стал процветать и музыкальный бизнес. Музыку исполняли вживую и распространяли в записи и по радио. Джаз достиг своей вершины в звучании биг-бэнда Эллингтона. Он выдавал один хит за другим тогда, когда автомобильные конвейеры простаивали: Mood Indigo (1930), Creole Rhapsody (1931), It Don’t Mean a Thing (If It Ain’t Got That Swing) (1932), Sophisticated Lady (1933), Solitude (1934). Эллингтон, внук раба, новаторски применил тростевые и медные духовые инструменты и не упускал ничего, начиная со спиричуэлс и заканчивая звуками нью-йоркского метро. Длительный контракт оркестра Эллингтона с клубом “Коттон” сильно повлиял на “гарлемский ренессанс”. Разумеется, Дюк – “герцог” – Эллингтон, как и требовало его аристократическое прозвище, безукоризненно одевался: у “Андерсона и Шеппарда” на Севил-Роу.

Короче говоря, капитализм не был смертельно болен – и уж тем более не умер: он лишь стал жертвой дурного управления и последовавшей неопределенности. Джон Мейнард Кейнс, умнейший экономист того времени, сравнивал фондовую биржу с казино, а решения инвесторов – с газетным конкурсом красоты. Франклин Д. Рузвельт, избранный президентом как раз тогда, когда заканчивалась Депрессия, обрушился на “бессовестных менял”. Настоящими грешниками были правительственные финансисты, сначала раздувшие фондовый “пузырь” своей вялой кредитно-денежной политикой, а после того, как он лопнул, не пожелавшие (или не сумевшие) ослабить напряжение. В результате в 1929–1933 годах разорилось почти 15 тысяч американских банков (%). Объем денежной массы резко уменьшился. Цены упали на треть, а реальные процентные ставки, напротив, выросли выше 10 % – и раздавили все имевшие долги учреждения либо домохозяйства. Кейнс подвел печальный итог[586]:

Современное предприятие, которое весьма широко прибегает к кредиту, должно с необходимостью быть приведено в состояние застоя. В интересах каждого, причастного к деловой жизни, будет приостановить на это время свое дело и в интересах каждого, кому предстоят закупки, отложить их на возможно более долгий срок. Умнее всего поступает тот, кто обращает свое состояние в наличные деньги, уходит от риска и треволнений деловой жизни и в укромном сельском одиночестве выжидает предстоящего неизменного увеличения ценности своей кассовой наличности. Уже ожидание вероятного наступления дефляции – плохо; ожидание же ее безусловного наступления – разрушительно[587].

Как выбраться из дефляционной ловушки? Когда торговля в упадке, а импорт капитала остановился, правительству стоит, по Кейнсу, тратиться на общественные работы, финансируемые с помощью кредитования. Это также помогло отказаться от золотого стандарта и фиксированных курсов валют к доллару, чтобы их ослабление способствовало увеличению объема экспорта (хотя торговля росла лишь в рамках региональных блоков) и способствовать снижению процентных ставок. Заметим, что демократические правительства, принявшие лишь указанные меры, добились в лучшем случае слабого оживления. Только когда авторитарные государства приняли планы экстенсивного промышленного развития и перевооружения, безработица начала снижаться быстрее. Казалось, что “социализм в отдельно взятой стране” (в России) и “национал-социализм” (в Германии) предлагают лучшие решения, нежели все возможное в двух крупнейших англоязычных странах. СССР в 1929–1932 годах достиг уникального роста промышленного производства. (Правда, не многие задавались вопросом, во сколько человеческих жизней при Сталине обошлась выплавка одной тонны стали. Ответ: 19.) Гитлер вышел из себя, узнав факты, представленные министром экономики Ялмаром Шахтом, и вместо того чтобы снизить темп перевооружения и учесть отрицательные показатели внешнеторгового сальдо (то есть нехватки у Рейхсбанка золота, чтобы заплатить за импорт, превышающий экспорт), он, подражая сталинским пятилеткам, сверстал четырехлетний план. Теперь советский и нацистский режимы открыто состязались. Они поддержали противоборствующие стороны в Гражданской войне в Испании и соперничали на Всемирной выставке в Париже в 1937 году. Внимательное рассмотрение мускулистых гигантов, украшавших башни-павильоны двух тоталитарных стран, показывает лишь два значимых различия: сверхлюди коммунизма являли собой пару и были одеты в комбинезон и сарафан, а арийские сверхлюди были двумя голыми мужчинами. Лишь одно может быть страннее ханжества соцреализма: бесполость нагого арийца. Обнаженное тело, с античности интересовавшее западное искусство, как бы напоминало: то, что мы не носим, нередко столь же важно, как и то, что мы носим. Художники Ренессанса и позднейшего времени любовно рисовали наготу. Например, Эдуард Мане оставил нам такие шедевры эротического искусства, как “Завтрак на траве” и “Олимпию” (обе 1863) – дань соответственно “Буре” Джорджоне (ок. 1506) и “Венере” Тициана (1538). Нацистское ню – мужчины с невероятно развитыми мускулами, женщины с плоской грудью и неразвитыми бедрами – интереса совершенно не вызывает.