Список на ликвидацию - Лорел Гамильтон

Он стал жадно нюхать, будто хотел втянуть меня в ноздри, придвинулся еще ближе. Между нами были мои руки, так что прижаться полностью он не мог, и лицом он прикасался к моему, поэтому в руки мне упирался его торс. Я старалась удержать руки там, где они были. Уж лучше пусть прижимается, чем угрожает. Мне только не спешить и ничем ему не напомнить, что его задача — меня устрашить.

— Нет, — ответил он шепотом и рукой прижал к себе сильнее.

— Она тебя заставила принять форму волка, — выдохнула я.

— Она не могла бы. Это сделал мой мастер.

Я прижалась щекой к холодной глади маски, стараясь как можно лучше спрятать лицо от камеры, если тут она есть. В этой позе сильнее ощущался его волчий запах, и моя волчица быстрее припустила по невидимой тропе. Стало светлее, я видела ее темный чепрак на белой шкуре, она мелькала в полосах света и тени от деревьев. Эти деревья, как и весь ландшафт, я никогда не видала в реальности.

Снова я стала вдыхать его запах, и по длинной метафизической связи учуяла другого волка, несколько других волков. Это был запах моей стаи, и он мне всегда нравится: запах сосны и толстой лесной подстилки.

И он еще принюхался, потом обнял меня крепче.

— От тебя не одним волком пахнет. Как это может быть?

— Я — лупа стаи, сука-королева.

Он зарычал из-под маски, отодвинувшись, чтобы заглянуть мне в лицо:

— Врешь!

— Если у тебя хватает силы превращать только когти, должно хватить и силы, чтобы чуять ложь. Я лупа нашей стаи, клянусь, что это так.

— Но ты — человек! — взвыл он громко, почти завопил.

Волчица перешла на ровную размашистую рысь, почти бег, будто хотела доказать правду моих слов. Но в темноте вокруг нее возникли тени, не мы, будто я вызвала призраков нашей стаи. Со мной был их запах, не вид, но для волка запах реальнее вида. Одна из причин, почему волков не беспокоят привидения — если с привидением не приходит запах. Можешь выть и стонать с утра до вечера, но если ты ничем не пахнешь, волк и ухом не поведет.

В мужчине, лежащем рядом, я ощутила одиночество. Не потребность в сексе или даже любви, нет, он хотел чтобы еще чье-то мохнатое тело прижималось бок к боку, хвост к носу во время сна. Мне говорили, что ardeur — сексуальное вожделение, но в моем случае это скорее желание сердца. Чего ты хочешь — чего ты хочешь на самом деле? Та часть моей личности, что несет в себе ardeur, видит эту правду насквозь. Тот, кто обнимал меня сейчас, хотел не секса и даже не любви: он хотел стаи. Хотел бегать под луной с такими же, как он, хотел охотиться в стае. Ни один кот, даже в человеческом виде, этого одиночества не поймет.

— Ты — единственный волк, — сказала я шепотом.

— У нас был еще один, но он ушел от нас.

Сожаление в его голосе напоминало плач без слез.

— Я знаю, где он.

Джейк — один из арлекинов, что перешли на нашу сторону.

— Мы знаем, что он с тобой, — сказал он, на этот раз с рычанием, — но ушел он от нас намного раньше. Он нас предал.

— Он поступил, как поступают волки. Заботился о стае, а не об одном только себе.

— Тигры — не волки!

Он схватил меня за руки, посадил, встряхнул слегка — дал почувствовать свою силу.

— Нет, — согласилась я. — Но в Сент-Луисе у него волки есть. У него есть наша стая, он не одинок.

Пальцы впились мне в бицепсы, поющая в них сила плясала у меня на коже, будто он сдерживал себя, чтобы не раздавить мне руки — или не всадить в них когти. Когда предлагаешь кому-то исполнение его самых тайных желаний, одни бывают благодарны, но другие приходят в ужас. Потому что получить желание своего сердца — для этого нужно расстаться с частью старой жизни, прежней личности. Для этого требуется мужество — без него не прыгнешь. Если же не прыгнешь, у тебя три варианта: можешь ненавидеть или себя, что упустил возможность, или того, ради кого ты пожертвовал счастьем, или же того, кто тебе это счастье предложил. Вину за нехватку мужества переложить на него, убедить себя, что это было не на самом деле. Тогда можно ненавидеть не себя. Винить другого — всегда проще.

Я смотрела в зеленые волчьи глаза, видела внутреннюю борьбу.

— Мне говорили, что ты предлагаешь только секс, — сказал он рычащим голосом.

— Тебе врали, — ответила я тихо.

До намека, что могли соврать и о многом другом, пусть додумывается сам.

Он меня отпустил, будто ему руки обожгло, встал и направился к двери взметнувшимся вихрем черной пелерины. У двери остановился и сказал, не оборачиваясь:

— Анита Блейк, ты победила меня дважды. Ты не просто суккуб, в тебе куда больше магии.

— Я никогда этого и не отрицала.

Он открыл дверь, вышел, и я услышала, как заскрежетал задвигаемый засов. Я была заперта, связана, но я сидела, дурман наркотика выветрился, и я была одна.

Быть одной — это ведь не так уж и плохо.

Комната была размером со спальню средних размеров, но стены каменные и пол бетонный, такой, будто залили слишком толстым слоем и не удосужились выровнять, и он застыл холмами и долинами. На стене, к которой я подобралась, были потеки воды, в углу она стояла мелкой лужицей. Неудивительно, что я очнулась, дрожа от холода. Мы в подземелье? В середине потолка висела тусклая голая лампочка. Из мебели в комнате был только большой деревянный стол, с виду прочный и тяжелый — почему, наверное, и оказался здесь: слишком трудно вытащить. Я даже оглянулась на дверь, прикидывая, не собрали ли стол прямо в этой комнате, иначе как бы он сюда попал? Потом я перестала заниматься расчетами передвижения мебели и стала рассматривать единственный другой имеющийся предмет: штабель деревянных ящиков у дальней стены, кое-как прикрытый грязным брезентом — будто кто-то начал их накрывать, но так и не закончил. Под брезентом могло быть еще что-нибудь, но мне надо было ползти туда дюйм за дюймом, извиваясь как гусеница. Кроме того, за мной наблюдали. И вряд ли мне разрешат подобраться к чему-нибудь, что может перерезать веревки.

Но все же стоило попытаться подлезть к ящикам поближе — это единственный предмет в комнате, внушавший какие-то надежды. Все остальное для перерезания веревок было бесполезно, насколько я могла оценить. Еще я поняла, что когда-то назвала бы это помещение темным, но год прожила в подземелье «Цирка Проклятых». Там помещения — часть системы пещер под Сент-Луисом, и у меня понятия о тусклом освещении сместились. Ночное зрение у меня всегда было хорошим, но, может быть, живущие во мне звери подарили мне не только силу и быстроту свыше нормальных человеческих. Вроде ночное зрение стало улучшаться.

Я услышала, что у двери кто-то есть. Ничего не шевельнулось — кроме моей головы и тела, когда я повернулась к двери, ожидая, чтобы она открылась. Мне не пришлось шифроваться, скрывая что-либо, и это даже как-то обидно.