Сердце Сапфо - Эрика Джонг

Фаон был неотесанным парнем — лодочником, перевозившим путешественников между Митиленой и материком, но он был красив и знал это. Он целиком предоставил себя в мое распоряжение и был готов возить меня с ученицами вокруг острова из Эреса до Митилены и обратно. Он отказывался от какой-либо платы.

— Быть твоим лодочником — большая честь, — говорил он. — Твои песни более чем достаточное вознаграждение.

И он, работая веслами, пел нам. Он всегда пел мои любовные песни и пел так хорошо, что щеки мои вспыхивали.

Спал он в своей лодке, вытаскивая ее на берег в Эресе неподалеку от моего родного дома. Он оказывал нам мелкие услуги — то порубит дрова, то перенесет что-нибудь тяжелое, но в дом заходить отказывался. Иногда мы предлагали ему еду, и он, взяв кусок хлеба, уходил есть его к себе в лодку. Он был коварен. Он выжидал.

Однажды ночью, когда полная луна заливала голубоватым светом берега близ Эреса, я пошла к его лодке, над которой он натянул потрепанный парус. В свете масляной лампады я увидела, как он царапает что-то тростинкой на египетском папирусе. Подойдя поближе, я увидела, что он переписывает мои песни.

— Что ты делаешь? — спросила я.

— Делаю тебя бессмертной, — сказал он.

Он сразу понял двусмысленность своих слов и поправился:

— Бессмертными твои песни делают боги, а я только переписываю их. Чем больше я их переписываю, тем яснее мне становится их гениальность.

— Я знаю — ты льстишь мне, — сказала я.

Но, несмотря на эту отповедь, его слова были мне приятны. Юноша поднял на меня глаза, и я увидела в них слезы.

— Эти песни не умрут никогда.

Я глубоко вздохнула и пошла прочь. Как мне хотелось верить, что в его словах не только лесть. Но сердце говорило мне иное.

Если тебя предали женщины, для твоего сердца нет лучшего лекарства, чем юный красавец, который обожает тебя.

Я любила мужчин и любила женщин и могу сказать, что мужчины понятнее в любви. Они слышат только один голос — своего фаллоса, и голос этот прост и откровенен. Женщины же слушают голос луны. Но луна светит отраженным светом. Физическая любовь с женщиной нежна и сладка, но женский ум так же неверен, как лунный свет. Мужчины в любви, в отличие от женщин, идут напрямик. Что я такое говорю? Фаон был одновременно нежен, как девушка, и при этом проявлял самое изощренное коварство. Он потел лунной росой. Капля лунного света, появившаяся на головке его фаллоса, когда тот затвердел, вероятно, была магическим зельем. Когда я слизнула ее, то сразу ослабела, как сонные животные Цирцеи.

Он так терпеливо плел свои сети! Я противилась, и противилась, и противилась, но настал час, когда противиться дальше уже не могла.

АФРОДИТА: Дары, которые получил от меня Фаон, будут для нее последним испытанием, и…

ЗЕВС: Она его не пройдет!

АФРОДИТА: Еще как пройдет! Моя последовательница сильна — сильнее, чем любая из смертных женщин, которых ты брал силой.

ЗЕВС: Я выиграю этот спор. Я всегда выигрываю.

АФРОДИТА: Но не в этот раз, отец.

Я снова отправилась навестить Клеиду и моего внука. Маленький Гектор обнимал меня за шею и цеплялся за меня так, что я едва не начинала задыхаться. Вот тогда я поняла, откуда берется желание похитить внука. Но я бы на такое никогда не пошла. Между внуками и бабками существует такая сильная и простая связь, тогда как связь между дочерьми и матерями нередко такая сложная и запутанная. Я испытывала ненависть к моей матери, которая оставила нам такое наследство. Она не имела права этого делать! Она взяла на себя прерогативу богов.

Я вспомнила женщину, которую встретила как-то в Сиракузах, — она позволила своему мужу отнести их новорожденную дочь на вершину холма и оставить там на волю стихий.

— Как ты могла допустить такое? — спросила я.

— Просто я знала, что без отцовской любви она никогда не расцветет и жизнь ее будет сплошным несчастьем.

— Но он бы со временем полюбил ее. Разве могло быть иначе? Она бы завоевала его сердце. Дочери всегда со временем завоевывают сердца отцов.

И тогда женщина начала безутешно рыдать. Своими откровенными словами я погубила ее. Она нашла способ примириться со своим горем, а я своей неуместной правдой лишила ее этого самообмана. Ложь слаще истины.

Потом я вспоминала Исиду — как она спасла жизнь новорожденной Клеиде. Я вспоминала Алкея, который так никогда и не видел свою дочь. И я плакала, плакала, прижимая к себе внука и спрашивая себя: будет л и у меня когда-нибудь внучка, с которой я смогла бы перекроить мое печальное наследство… и этот мир?

Вошла моя дочь — Клеида.

— Мама, каждый раз, когда ты появляешься, Гектор цепляется за тебя и не отпускает. А когда ты уходишь, я несколько дней не могу его успокоить.

— Ты хочешь сказать, чтобы я не приходила?

— Да нет же, мама, просто я хочу, чтобы ты была с ним не такой эмоциональной, а более сдержанной. Я бы не хотела, чтобы ты пробуждала в нем эмоции. Это осложняет мою жизнь. И няньки потом жалуются. Ты его взбудоражишь, а потом уходишь.

— Я постараюсь не будоражить его.

— Ты ничего не можешь с собой поделать — это в твоей натуре. Ты не чувствуешь себя счастливой, если люди вокруг не рыдают и не бесятся. У тебя нет чувства меры. Твоя мать часто предупреждала меня об этом. Твой разум — как штормовой ветер, поднимающий буруны в море. Даже Питтак сказал это о тебе.

— Я постараюсь быть потише, Клеида, — сказала я. — Но я из другого мира.

— Тогда перейди наконец в этот, — сказала Клеида.

— А если я не смогу — что тогда?

Фаон ждал в своей лодке, и я покинула Митилену, направляясь в Эрес, ни о чем таком не думая.

Был вечер. Мы плыли в лунном свете. По морю гуляли маленькие белые буруны, но меня это мало заботило. Я почти желала утонуть, чтобы покончить со всеми моими бедами.

— Кажется, ты печальна, моя госпожа, — сказал Фаон.

— Ни одна моя мечта не сбылась, — сказала я.

— Но подумай о том, что ты дала миру.

— Не имеет смысла жить, когда жизнь приносит тебе столько боли.

— Твои песни делают счастливыми всех, кроме тебя самой, — сказал Фаон.

Я склонила голову.

— Андромеда — мошенница, — добавил Фаон.

Услышав это, я приободрилась.

— Она разгуливает по Митилене в своем жутком сиреневом хитоне с золотой вышивкой и поет идиотские песни о величии Питтака и чудесах войны. Люди потихоньку посмеиваются над ней, но открыто это делать боятся: ведь тиран оказывает ей почести.

— Они ничего не понимают в песнях. Они хорошо разбираются только в почестях и наградах, — сказала я.