Единое ничто. Эволюция мышления от древности до наших дней - Алексей Владимирович Сафронов

и не выходит за свои пределы, не может становиться другим, меняться с ним местами или выполнять его роль. Ментальное – это всегда ментальное для Декарта, так же как и добро – это всегда добро для зороастрийцев.

Но дуализм, конечно, не ограничивается только теми его формами, где речь идёт о принципиальном различии двух начал, сущностей или субстанций. Форма дуализма, предложенная нами в книге «Каузальный дуализм», является, возможно, первой попыткой рассуждения о нейтральном дуализме, в котором каждое начало может выступать равноправно в том или ином качестве, менять свою атрибуцию (Спиноза) в зависимости от ситуации и т. п. При этом, ещё раз подчеркнём, речь не идёт о популярном сегодня перцептивном дуализме (дуализме свойств) или о предикативном либо гносеологическом дуализме. Все эти формы дуализма, на наш взгляд, лишь отвлекают внимание от основной проблемы. Ведь онтологический дуализм может быть разнообразен, многогранен, и он всё ещё плохо изучен. И если даже нам, спустя триста лет, удалось предложить ещё одну его форму, то, должно быть, их бесчисленное множество.

Важно отметить, что нейтральный (и натуралистический) дуализм, который мы стремимся развивать, близко граничит с нейтральным плюрализмом. И это не случайно, так как дуализм сам по себе мы считаем эволюционной стадией плюралистического мира. Ведь мироздание, способное породить что-то второе, всегда сможет породить и третье, и четвёртое, и т. д. Поэтому мы исходим из того, что дуализм и плюрализм, по сути, составляют одну и ту же теорию, но рассматриваемую для разных стадий эволюции мира. Не случайно Спиноза полагал, что Бог содержит бесконечное число атрибутов. Душа и тело – лишь два из них.

Эволюционность, или учёт развития во времени, – очень важный аспект для дуалистических и плюралистических моделей. Например, сам Декарт утверждал, что душу и тело создал Бог, а это значит, что до дуалистической вселенной была вселенная монистическая. До двойственности было единство. То есть в картезианстве формально можно выделить два эволюционных этапа, которые мы обозначим как «М – Д», то есть переход от монизма к дуализму. То же самое можно наблюдать и в философии Лейбница, но его эволюционная модель выглядит как «М – П», то есть переход от монизма к плюрализму. Именно поэтому, в частности, принято считать, что дуализм и плюрализм – это идеалистические учения. Ведь им свойственна первичность идеального начала – Бога. Но верно ли это для дуализма вообще? Конечно, это сильное упрощение проблемы, так как возможны онтологии другого типа, например, Д – М или П – М, в которых первично два независимых начала или более, которые постепенно объединяются в одно.

В рамках методологии нашего исследования упомянем ещё один момент. Существуют попытки показать, что монизм и плюрализм суть две стороны одного и того же. В частности, В.А.Васильев пишет: «Плюрализм как философский принцип – это отражение многих внутренних и внешних связей противоречивого единства. Принципы плюрализма и монизма взаимно предполагают друг друга, отражая разные противоположности единого и многообразного мира»[196].

Такая позиция, несомненно, заслуживает большого внимания, однако упускается важный для нас момент эволюционного развития. Существует опасность выхолостить подлинную природу многообразия, признав её такой же, как и природа Единого. И тогда никакого движения между этими формами быть не может. Они всегда здесь как бы существуют вместе, что может быть и верно для каких-то ситуаций, но совершенно необязательно для всех возможных случаев. Чтобы чётче изложить эту идею, прибегнем к мысленному эксперименту.

Допустим, существует две деревни, жители которых должны каждый год приносить в жертву Дракону одного человека. Только в этом случае Дракон не убивает всю деревню. В первой деревне жители решили каждый год проводить жеребьёвку и отдавать Дракону того, на кого выпадет жребий. Не важно, на кого. Во второй деревне, напротив, учредили Совет, который каждый год должен выбирать в жертву самого старого и больного. Шли годы, и обе деревни какое-то время успешно справлялись с задачей, но вскоре начались проблемы.

В первой деревне жребий выпадал в том числе на детей и женщин, и жители начали возмущаться: это неразумно, так как дети и женщины или сами были потомством, или давали потомство, от которого зависело будущее деревни. Кроме того, жребий выпадал и на самых лучших воинов и работников, от которых зависело благополучие деревни в настоящем. Поэтому в конце концов было решено собрать Совет, который установит ограничения для жеребьёвки. И Совет начал ежегодно определять, кто участвует в ней, а кто – нет.

Во второй деревне всё решал Совет, который с самого начала исходил из разумных оснований. С первого года выбирались старые и больные. Но скоро случилось так, что люди, избранные в Совет, сами оказались самыми старыми и больными, и тогда они начали обманывать жителей, выбирая жертв не из своего числа, а более молодых и здоровых. Жители наконец заметили это и разогнали Совет, решив, что состав Совета должен регулярно меняться.

Жители обеих деревень рано или поздно, но пришли к выводу, что нет никакого одного принципа, который был бы справедливым.

Достижение справедливости, которая всех устраивала, строилось на объединении как минимум двух разных принципов. Если изначальным принципом было равенство, то затем его должен был ограничить здравый смысл – выбор самых полезных членов общества. Если же исходным принципом был здравый смысл, то его должно было ограничить равенство – сменяемость членов Совета.

Этот мысленный эксперимент призван показать, что нет никакой исходной рациональной посылки, из которой произошло бы всё остальное. Такая, кажется, совершенно базовая категория, как справедливость, а значит, и добродетель, оказывается сочетанием нескольких разнородных идей. Спрашивая, что значит добро, мы всегда вынуждены сочетать биологическое добро в смысле сохранения жизни и социальное добро в смысле сохранения социума.

Религиозная мысль, исходящая из единой посылки Бога, не может обосновывать природу зла, так или иначе усматривая зло божественным попустительством. Говоря о прекрасном, мы тоже замечаем, что оно всегда ценно в своём контрасте. Если искусство удивляет, то это контраст с наблюдателем, то есть столкновение разных миров, порождающее взаимный обмен и обогащение. Если искусство содержит внутренний раскол, то есть само построено на контрасте, то это ещё более сложный диалог, в котором наблюдатель переживает перерождение вместе с произведением искусства. И так далее.

Даже диалектический материализм, впитавший и гегельянство, и натурализм, не в состоянии обойтись только одной рациональной посылкой. Эта теория не может просто заявлять, что материя объективна, и она говорит, что материя – это объективная реальность, которая дана нам в ощущениях. Мы уже не раз обсуждали, что ленинское определение материи состоит