Библейские мотивы: Сюжеты Писания в классической музыке - Ляля Кандаурова

когда тот попытался восстать, вторично осадил Иерусалим474. После мучительной блокады город был разрушен, Храм — осквернён и разграблен, а население — угнано в рабство. Так началась история знаменитого Вавилонского пленения.

За полтора десятка лет до этой катастрофы, ещё при отце Иехонии, жестоком и распущенном царе Иоакиме, Навуходоносор, который уже перехватил Иудею у египтян, распорядился набрать юношей из иерусалимской аристократии и отправить их в Вавилон. Там их должны были обучать языку, местной письменности и обычаям; так вавилонский царь стремился создать слой лояльной элиты, которую можно было бы затем использовать в аппарате контроля над Иудеей. Среди евреев, оказавшихся при дворе Навуходоносора, был юноша по имени Даниил: в будущем — один из великих пророков. Его история, рассказанная в одноимённой книге475, отчасти вызывает в памяти историю Иосифа. Даниил тоже был красив, талантлив и праведен; он оказался в самом сердце чуждой ему языческой державы, а главное — обладал таинственным даром интерпретации снов и из-за этого был возвышен иноплеменным царём, которого посещали тревожившие его видения. Даниил оставался «главой магов»[252], как именовал его Навуходоносор, но на самом деле был кем-то вроде «представителя» единого Бога при вавилонском дворе вплоть до заката этой державы, т.е. около 70 лет. История её краха тоже связана с Даниилом как толкователем мистических смыслов; театральная, таинственная и страшная, она представляет собой один из самых великолепных эпизодов Библии. Потомок476 Навуходоносора, молодой вавилонский царь Валтасар, повелел устроить пиршество в свою честь, во время которого, глумясь над Богом, он и его свита пили вино из сакральных сосудов, прежде находившихся в Храме Соломона. Внезапно все увидели парящую в пустоте человеческую ладонь, которая чертила буквы на стене зала; к ужасу Валтасара и его сановников, надпись оставалась совершенно непонятной для всех, кто пытался её прочитать. Сделать это смог только Даниил: «А написанное здесь читается так: "Мене, мене, текел, у-фарсин". Смысл этих слов таков: "Мене" — исчислил Бог дни царствования твоего и положил ему предел. "Текел" — взвешен ты на весах и оказался слишком лёгким. "Перес" — разделено твоё царство и отдано мидийцам и персам»[253]. Так и случилось — той же ночью Валтасар был убит, а Вавилон пал под натиском персидского царя Кира. До указа о восстановлении Храма в Иерусалиме оставалось около года477.

5 мая 1828 г. из Аугсбурга в Мюнхен направлялся в почтовой карете молодой человек. Юноша недавно окончил гимназический курс и готовился приступить к учёбе на юридическом факультете Лейпцигского университета; эта поездка была его первым значительным путешествием из родного дома на востоке Германии. Через месяц ему должно было исполниться 18. Карета двигалась небыстро: чтобы покрыть расстояние478 между двумя городами, ей потребовалось около десяти часов. Мы можем предположить, что в пути мысли юноши то и дело обращались к главной надежде, возлагаемой им на столицу Баварии, — познакомиться там с поэтом, которым он восхищался. То был Генрих Гейне, к 30 годам уже снискавший славу превосходного литератора, ироничного публициста, а главное — диссидента и поклонника Наполеона, раздражавшего австро-прусскую цензуру. Юношу звали Роберт Шуман: он ещё не знал, что вместо юриста станет композитором, как не подозревал и о том, что 12 лет спустя напишет свою первую песню на слова любимого поэта — ею стала баллада «Валтасар».

Впервые опубликованное в 1822 г., стихотворение Гейне «Валтасар» пять лет спустя вошло в прославленный сборник — четырёхчастную «Книгу песен», собравшую его лучшие ранние работы; там оно помещалось в части, озаглавленной «Страдания юности» и в подразделе «Романсы». Настоящим именем поэта было Хаим, в семье его называли Гарри; Генрихом Гейне стал лишь в 1825 г., когда перешёл из иудаизма — религии своей семьи — в протестантизм, ища в этом прежде всего карьерной пользы и повышения социального статуса479. В юности Гейне увлекался еврейской историей, некоторое время был секретарём в общественно-интеллектуальном кружке, основанном берлинскими гебраистами480, и одним из предтеч «Валтасара», по словам поэта, был литургический гимн на иврите — «В полночный час»481, размышляющий о важных событиях еврейской истории, свершавшихся под покровом ночи. Среди них, конечно, — пир Валтасара, и стихотворение Гейне начинается именно во тьме:

Полночный час уж наступал;

Весь Вавилон во мраке спал482.

Другим импульсом для «Валтасара» могла быть драма гёттингенского поэта Кристиана Штольберга с таким же названием (1787), но наиболее близкий источник вдохновения — стихотворение Байрона «Видение Валтасара» из сборника «Еврейские мелодии» (1815). Несомненность этого влияния вносит некоторую путаницу в хронологию работы над стихотворением: позже Гейне утверждал, что «Валтасар» — очень раннее сочинение, написанное им чуть ли не в 17 лет, в то время как немецкий перевод стихов Байрона увидел свет лишь в 1820 г. Чаще считают, что именно это год рождения «Валтасара», а его автору, таким образом, было 23[254].

Гейне любил писать четырёхстрочными строфами-катренами, но «Валтасар» состоит из 21 двустишия; они подчёркнуто лапидарны и сжаты, словно в зале Вавилонского дворца на самом деле происходит гораздо больше, чем повествователь хочет — или может — рассказать. Пышность и роскошь, закономерные в зарисовке из языческой империи Древнего Востока, здесь намеренно конфликтуют с краткими, будто бы купированными двустрочными куплетами, механически следующими друг за другом. Парадоксальное сочетание романтической пылкости с внутренним напряжением, доходящим до злости, было визитной карточкой Гейне. Ирония, всегда звучащая в его голосе, — уже не грустная усмешка романтика; этот поэт не вздыхает с улыбкой, констатируя несовершенство мира или собственную непригодность к жизни в нём. Гейневская ирония отравляет лирических героев и его самого. С исключительной жестокостью она девальвирует сентиментальное, возвышенное и многозначительное, отказывая в самом шансе на переживание романтического чувства. Обесценивающая сила этого сарказма в сочетании с глубиной эмоций и есть уникальная авторская интонация Гейне. Похожим образом ясный, не лишённый дендизма язык стихов поэта порой страшно сочетается с тем опустошением, отчаянием и мраком, что побеждают и царствуют в его мире483.

Часто герои Гейне движутся к краху или гибели с момента своего выхода на сцену, словно заговорённые. Так происходит и с вавилонским царём; последнее слово баллады — umbgebracht484 — лежит в глубине стихотворения, как намагниченное тело, тянущее его к себе. Но самое парадоксальное в «Валтасаре» — то, что Гейне сознательно надрывает связь между смертью царя и мистическим знамением на стене, изъяв из библейской истории одно-единственное, но самое важное звено — пророка:

В глуби чертога на стене

Рука явилась — вся в огне…

И пишет, пишет. Под перстом

Слова текут живым огнём.

Взор у царя и туп и дик,

Дрожат