Глобалия - Жан-Кристоф Руфин

— Елена, моя сестра, — произнес Говард, повернувшись к Байкалу. — А потом, обращаясь к женщине, добавил дрогнувшим от волнения голосом: — Байкал. Тот, которого мы ждали.

— Ах! — воскликнула Елена, — я вас сразу узнала. Знаете, у нас ведь есть экран. Я вся трепещу...

Она говорила на таком же свободном, изысканном англобальном языке, что и Говард, но, пожалуй, еще более выспренно. В Глобалии ее жеманное произношение звучало бы на редкость старомодно. Впрочем, такая манера говорить не особенно вязалась и с обликом Елены.

Это была высокая, величавая женщина с широкими, округлыми плечами. Одета она была в серое самотканое платье, похожее на мешок. Широченный ремень, доходивший ей чуть ли не до груди, застегивался на медную пряжку. Пряжка эта явно была сварганена из куска старого мотора, по которому пару раз ударили молотком, чтобы придать нужную форму. Большие голубые глаза и длинные русые косы, висевшие по бокам, словно два каната, придавали широкому лицу Елены что-то детское. Эту впечатляющую картину дополняли лишь два украшения: между пышных грудей болталась золотая цепочка с крошечной круглой коробочкой, а за пояс был не без изящества заткнут пистолет девятимиллимет-рового калибра.

Байкал, который не знал толком, как себя вести с такой необыкновенной женщиной, просто протянул ей руку. В ту же секунду, к его несказанному удивлению, Елена склонила голову и опустилась на колени. Выстроившиеся за ней вилланы последовали ее примеру, и все население деревни пало ниц перед Байкалом, который теперь мог хорошо рассмотреть даже далеко стоящие строения.

— Сегодня великий день! — громовым голосом провозгласила Елена, и толпа затрепетала. — Благодарим вас за то, что пожаловали к нам. Вы принесли нам надежду.

Байкал не знал, куда ему деться от смущения. К счастью, тут он услышал Фрезера, который стоял рядом и чертыхался.

— Ну вот, еще один чертов проповедник, да к тому же баба, — сказал тот и сплюнул.

Байкал бросился поднимать женщину с земли. Та вскочила с завидной ловкостью, которой трудно было ожидать при столь грузном телосложении. Вслед за Еленой выпрямились и вилланы.

— Прошу вас, — сказала женщина, указывая на образовавшийся в толпе коридор, — добро пожаловать. Здесь вы у себя дома.

ДОКУМЕНТ ЭТОТ БЫЛ НАПЕЧАТАН на бумаге с высоким содержанием древесной массы, какую использовали много лет назад, в эпоху роскоши и упадка, предшествовавшую всеобщей виртуализации. Листы пожелтели от времени, и кое-где на их поверхности проступили коричневатые следы самых крупных целлюлозных волокон.

Печать была самая обычная. Похоже, речь шла не о многотиражной публикации, будь то книга или журнал, а о так называемой рабочей копии. Поскольку в то время еще не существовало удобных программ, переводящих устную речь в письменную, приходилось прибегать к промежуточной операции, которая именовалась «запись на бумаге». Более поздняя пометка карандашом гласила: «Черновик письма генерала Б. Одюбона первому Президенту Глобалии. Дар правнучки генерала, читательницы, члена ассоциации „Уолден”».

Уайз оторвал взгляд от письма генерала, которое держал в руках, и проговорил глухим голосом:

— Это одно из немногих дошедших до нас свидетельств, повествующих о тех событиях. Мне оно всегда казалось особенно волнующим.

Анрик и Кейт примостились по правую и левую руку от него в крохотном закутке между книжных рядов. Им казалось, что собранная Уайзом небольшая стопка бумаг, где перемежались газетные вырезки, статьи, письма и карты, вот-вот поможет пролить свет на все волнующие их вопросы.

Первой страницы не было. Текст начинался с середины фразы:

«...возможно, эта беспрецедентная драма, не имеющая аналога в истории, дает нам уникальный шанс. Происходящий на наших глазах разгул насилия обязывает нас срочно привести в действие программу жестких мер, направленных на выживание. Эту программу можно свести к трем основным пунктам:

— решительное и окончательное разделение территорий, которые войдут в состав будущей Глобалии, и всего того, что следует вытеснить за ее пределы;

— разрушение любых форм политической организации за пределами Глобалии;

— обеспечение целостности территории с помощью мощной и разветвленной системы внутренней безопасности.

Кроме того, ни в коем случае не следует упускать из виду принципиальное значение идеологии. Целостность Глобалии может быть гарантирована только при условии, что населению будет непрестанно внушаться мысль о нескольких основных опасностях: в первую очередь, терроризм, затем экологические катастрофы и, наконец, бедность. В основании общества должен лежать страх перед этими тремя опасностями и уверенность в том, что единственным спасением от них является глобалийская демократия. Этот страх отныне должен стать высшей ценностью, вытеснив все остальные, в особенности имеющие отношение к истории. Мы слишком дорого заплатили за фанатизм, связанный с идеей нации, национальной самоидентификацией, рели...»

На этом текст обрывался. Последней страницы тоже недоставало.

На прикрепленном сзади белом клочке бумаги кто-то приписал от руки: «Судя по всему, примерно в это же время был разработан свод законов „Об охране исторической истины”».

Эти законы ограничивали использование исторических сведений в целях национальной самоидентификации. В первое время всем народам, вошедшим в состав Глобалии, дозволялось официально отмечать только даты своих поражений. Понятие «победа» считалось подозрительным, как возбуждающее имперские амбиции и желание славы. Но очень скоро выяснилось, что воспоминания о поражениях, в свою очередь, могут порождать агрессивные, реваншистские настроения. В результате право иметь собственную историю было заменено правом на собственную традицию, причем каждому национальному сообществу отводилось ограниченное число «стандартизированных культурных элементов», существующих и по сей день. Именно тогда в массовом сознании была окончательно разорвана всякая связь между временем и пространством: отношения между народами, их история, их территория были объявлены антидемократическими понятиями. Что касается антизон, то любые представления о том, что у них могла быть какая-то своя история, искоренялись самым решительным образом. О них говорилось только, что это некие особые территории, которые характеризовались с каждым разом все более и более отрицательно. Сначала о них принято было говорить: «Они не Глобалия», потом: «Они необитаемы», и наконец: «Их не существует». Вот так постепенно вошел в обиход термин «антизоны».

Уайз рассказывал подробно, неторопливо. Его явно забавляло то, с какой жадностью Кейт с Анриком набрасывались на документы, которые он им показывал, с каким нетерпением ждали, когда же он закончит говорить о столь давних событиях.

— Не торопитесь поскорее приблизиться к настоящему, — посоветовал он, — не стоит жалеть времени на то, чтобы обратиться к той драматической эпохе, когда возникла Глобалия, антизоны и все, что теперь нас окружает. Иначе мы не ничего не сможем понять в том, что творится вокруг нас сегодня.