Тесей. Царь должен умереть. Бык из моря - Мэри Рено

Наставник вернулся, но ничего не сказал. Наконец я не выдержал и спросил:

– И чего же хочет от нас хозяин?

Тот поднял брови и пожал плечами:

– Того же, что и все хозяева. Чтобы вы были в форме. Раз уж наш господин обещал за вас сотню быков, значит хочет, чтобы вы оправдали его надежды. И позаботьтесь, чтобы было именно так; ничего другого я вам просто не могу посоветовать.

Он ушел, а танцоры и прыгуны обступили нас с похвалами, замечаниями и грубыми шутками Бычьего двора. Тут не останешься в одиночестве до самой темноты, да и тогда ты одинок лишь перед своими бедами.

Потом ко мне подошел молодой Гиппон.

– Тесей, что с тобой? Надеюсь, ты не заболел?

Ну прямо как банщица, и я едва не сказал ему так. Мне хотелось на кого-то выпустить свой гнев, но ведь Гиппон не желал мне плохого.

– Как тебе это нравится? – проговорил я. – Выходит, все хорошее, что мы сумеем показать на арене, обернется выгодой этой надменной свинье? И если мы останемся жить, то ради него.

С ним был Ир. Они переглянулись с критянским жеманством.

– О, – проговорил Гиппон, – не тревожься об этом. Астерион – ничтожество. Так, Ир?

С понимающим видом они сблизили головы. Ну прямо две сестрички, решил я.

– Конечно, – отозвался Ир. – Астерион богат и может делать все, что заблагорассудится, однако он из простых и не стоит твоего внимания. Тесей, ты, конечно, знаешь его историю?

– Нет, – отвечал я. – Мне как-то не приходилось думать об этом. Рассказывай.

Тут они начали со смешками подталкивать друг друга, подбивая к рассказу. Наконец Ир сказал:

– Астерион считается сыном Миноса. Но все знают, что отец его был прыгуном.

Он не стал понижать голос. Бычий двор – это единственное место во всем Лабиринте, где можно разговаривать свободно.

Гиппон подтвердил:

– Именно так, Тесей. Конечно, об этом не принято говорить, но мне рассказал мой друг, а он такой знатный, что знает здесь всех.

– И мой тоже. – Ир поправил прическу. – Мой друг не просто сочиняет песни, он записывает их. Таков обычай на Крите. Он очень образован и говорит, что прыгун этот был ассирийцем.

– Тьфу! – выразился Гиппон. – У них толстые ноги и черные бороды.

– Не говори глупостей, – отвечал Ир. – Ассирийцу тогда едва исполнилось пятнадцать. Но сначала в него влюбился сам Минос и месяц за месяцем держал своего любимца подальше от арены, чтобы его не убили.

– Но это же святотатство, – возразил я. – Он же наверняка был посвящен, как и все мы.

– О да. Святыня была оскорблена! – согласился Гиппон. – Люди говорили, что подобное может навлечь проклятие. Так и случилось. Царица разгневалась и тут сама обратила внимание на юношу. Говорят, что бедный царь последним узнал об этом, когда слухи пошли не только по Лабиринту, но и по Кноссу. Есть непристойная песня о том, как царица ходила к нему на Бычий двор и пряталась в деревянном быке. Друг мой говорит, что это толки простонародья. Но царица просто обезумела от страсти, можно сказать, потеряла голову.

– Ну а когда царь узнал об этом, – спросил я, – то, должно быть, послал неверную жену на смерть?

– Это на Крите-то? Да она же была воплощенной богиней! Нет, царь сумел только отослать ассирийца к быкам. Ну а он, по-видимому, успел забыть все, чему его учили, или же бог прогневался; во всяком случае, виновного убил первый же бык. Тем не менее он успел оставить о себе память.

– Но Минос мог и не признать ребенка, – стоял я на своем.

Ир, всегда державшийся вежливо, терпеливо пояснил:

– Тесей, критяне соблюдают старую веру. Дитя принадлежит матери. Поэтому царь не стал поднимать шума, чтобы сохранить лицо, и назвал ребенка своим. Наверно, не хотел, чтобы люди подумали о том, что он никогда не входил к царице, иначе они захотели бы узнать причину.

Я кивнул. Это было понятно.

– Сперва, – продолжил Гиппон, – за Астерионом приглядывали. Утверждают, что Минос был очень строг с ним – нетрудно понять почему. Сейчас – дело другое. Астерион умен, он сумел взять в свои руки едва ли не все нити власти и практически правит страной.

Гиппон поглядел на меня – не затем, чтобы посмотреть на мою реакцию, а желая убедиться, что отвлек меня. Под его изменившейся внешностью я угадывал прежнего смышленого конюшего, прежде полировавшего упряжь и приглядывавшего за лошадьми.

– Видишь, Тесей, он просто выскочка и недостоин твоего внимания.

– Ты прав, – отвечал я. – Им мы удостоим лучше старину Геракла. Но какого мнения об этом сам Минос?

Гиппон понизил голос – не от страха, а скорее из благоговения.

– Минос живет в великом уединении своего священного обиталища. Никто не видит его.

Так миновал день. Когда настала ночь, я ускользнул во двор и, усевшись на черный цоколь красной колонны, слушал, как щебечут женщины в какой-то комнате наверху, как поет мальчишка под звуки изогнутой египетской кифары. Я был подобен человеку, которого под одеждой ужалило насекомое; он скребет свое тело, но жало уже глубоко вонзилось в кожу и причиняет боль.

Я вспомнил, как усмехнулся коринфянин, услыхав, что я в ссоре с Астерионом. Но я не видел в том ничего смешного: как наследник царского дома, я имел право на поединок. И мое положение раба бога не отменяло такого права. Я бросил вызов Астериону, не только желая, чтобы он не купил «журавлей», но также из гордости. И потом думал, что он купил нас, дабы иметь своего врага под рукой. Но в тот день я узнал наконец свою истинную цену в его глазах. Он купил меня, как покупает богач брыкливую лошадь, если видит, что она быстра и вынослива и потому может принести ему приз в состязаниях. Удар копыта не ранит гордость – ведь его нанесло животное, а не человек.

Когда он называл меня дикарем с материка, я увидел в этих словах оскорбление. Я льстил себе – он просто не скрывал своих мыслей. Он купил меня, поставил в конюшню и благополучно забыл; это меня-то, сына двух царских домов, порожденных богами, владыку Элевсина и пастыря Афин; меня, получившего знак от колебателя земли Посейдона. Он пренебрегал мною, даже не будучи царским сыном.

Лабиринт затих, светильники погасли; поднималась луна, гасившая яркие критские звезды. Я встал и громким голосом произнес – так, чтобы меня слышали здешние боги:

– Клянусь своей головой, клянусь головою отца: настанет день и Астерион узнает, кто я такой.

Ну и жизнь была на Бычьем дворе!

Просыпаешься ночью, а вокруг тебя в зале спят пятьдесят с лишним юношей, невесть откуда привезенных на Крит, и манеры их вовсе не отвечают эллинскому вкусу. Однажды произошла драка, я сломал тирийцу нос, и у меня возникли небольшие неприятности. Все решили, что я невежлив. Но я объяснил всем, что если у него есть право на собственные обычаи, то и у меня тоже: у эллинов принято видеть врага во всяком, кто ночью украдкой подбирается к твоей постели. Нос его чуть скривился, напоминая остальным, что меня лучше оставить в покое.