Приключения женственности - Ольга Новикова

«Я написал книгу» — в этой фразе соединены два деяния, для которых нужны совершенно разные навыки. Как родить ребенка и — вырастить его, вывести в люди. Можно написать стихотворение, повесть, роман, но пропасть между рукописью и книгой огромна, перескочить ее удается далеко не каждому. И дело отнюдь не только в качестве текста. Попадется редактор-убийца, редактор-завистник — и приговор обжалованию не подлежит, ведь многие из них не любят или не умеют читать, и всякая рукопись, не снабженная устной рекомендацией начальника или нужных людей, попадает под высокомерную статью: «Не надо». Просьбы простых знакомых не считаются.

А сколько ступеней должна преодолеть рукопись, сколько колесиков в издательской машине надо смазать! У опытных авторов есть в стенном шкафу полка с заблаговременно припасенными подарками, иногда и добровольными, для работников книжно-журнальной сферы: шоколадка — техреду, коробка конфет — редактору (для щепетильных — дитю редактора), духи — завредакцией, и каждой обязательно комплимент: «Как вы хорошо выглядите!», «Какие на вас чудесные бусы!» И дальше — чем выше начальство, тем серьезнее плата: печатают того, кто может издать твой собственный опус (термин даже есть — «перекрестное опыление»), устроить шубу жене, квартиру сыну. Подношения принимаются как должное, за которое сам берущий ничего не должен.

Многое еще от характера автора зависит. Легче тому, кто сдал рукопись и находит в себе силы заниматься другими делами, но есть и такие, кто следит за превращением рукописи в книгу как за ребенком, которого впервые одного отправили в школу: вот сейчас он сел в лифт… что-то долго из подъезда не выходит… ага, появился… теперь, наверное, переходит дорогу… подождал ли, пока зеленый загорится?.. сел в троллейбус… снова перешел дорогу… Некоторые не выдерживают и мчатся в школу, чтобы убедиться, что чадо добралось благополучно.

Точно так и писатели. Звонят: «Что-то долго верстки нет, не выкинули из плана?» До того надоедают начальнику производственного отдела, что тот оповещает об этом сотрудников, и те под любым предлогом услужливо не подпускают зануду к своему шефу. Именитые авторы смиренно ездят выступать в типографию — вот это полезный шаг: неизбалованный рабочий класс из признательности делает все, что от него зависит.

Ну и, безусловно, банкеты. Поводов множество — сдача рукописи в производство, первая корректура, вторая, главлит подписал… Наконец, книга вышла.

Валерия Петровна в банкетном деле была незаменимым специалистом. С ней советовались, решая, что надо отметить, кого пригласить. Человеческий принцип — к кому душа лежит — здесь неприменим: и в сроках обманули, и лучшее стихотворение сняли, и бумагу плохого качества подсунули, и тираж срезали. Но, может быть, в следующий раз…

Само собой разумеется, всякое правило имеет исключения. Иван Иваныч, например, и не знал почти никого из издательских работников, никакой пропасти не ощущал, банкетами не расплачивался… Нет, один банкет все-таки был, на средства Союза писателей, по случаю его юбилея.

Чтобы не мозолить глаза писателям, был арендован ресторан Дома архитектора. В основании буквы «Ш» — именно так расставили столы — разместились именинник с супругой, министр культуры и ни разу не улыбнувшийся незнакомец, которого по наружности никак не заподозришь в причастности к интеллектуальному труду. «Завотделом ЦК по прозвищу „Великий немой“», — шепнул директор, наливая Жене напареули. Он пристроился на соседний стул после того, как, здороваясь, его знакомые подмигивали: «Смотри-ка, какую Юлька с собой привез!» Женя виновато улыбалась и еще больше трусила.

Три часа звучали тосты с шаблонным кавказским остроумием, с комсомольской удалью или неискренней российской широтой, и все это время виновник торжества простоял с бокалом в руке, послушно раздвигая губы в положенной по такому случаю улыбке. Утомился так, что сразу после юбилея загремел в больницу, правда, злые языки говорили, что он ожидал более весомую награду за свою не-брезгливость в исполнении партийных поручений.

Ни одного писателя из тех, кого Женя читала и любила, здесь не было. Сидевший наискосок детский классик с завидным аппетитом откушал все блюда, в такт речам опорожняя рюмки с водкой, деловито промокнул жирные губы, потом, предусмотрительно захватив свой портфель, подошел к Ивану Иванычу, без очереди зачитал свое поздравление и, не возвращаясь на место, покинул зал.

А Сергеев все суетился, со всеми советовался, когда же ему вручить только что вышедшую книгу юбиляра и адрес, текст которого сочинила и согласовала Женя, напечатали в машбюро, буквицу разрисовали худреды, а подписывали разноцветными фломастерами все сотрудники издательства. Директор под своей фамилией начертал: «С любовью!» — но так и не смог вычислить, какая же по субординации у него очередь, и послал дары по рукам. А когда Иван Иванович взглянул на них, проникновенно прижал обе кисти к губам и всем телом подался потом за вытянутыми руками.

От стыда за директора Женя покраснела и украдкой посмотрела по сторонам: наверное, все над ним смеются?.. Но, видимо, раболепие здесь никого не удивляло: гости болтали, с удовольствием поглощая редкие в обыденной жизни закуски и вина. Один, пытаясь встать, покачнулся, уронил стул, сосредоточенно принялся его поднимать и опрокинул большой бокал красного вина. Да это же зам из «Литературной молодежи». А может, уже и не зам, и не в этом журнале, раз позволяет себе так расслабиться на работе…

Ходили неясные слухи, что хотя там сплоченно ругают либералов, прогрессистов, но и друг друга едят постоянно. Кадровая текучка страшная. Сначала душевно пьют вместе, а потом с усердием уничтожают друг друга. Интересно, как там Светлане и Бороде живется? Наверное, скоро объявятся. Стоило о ком-нибудь вот так вспомнить, как он возникал в Жениной жизни. Так бывает, когда попадаешь в новое место Москвы и вскоре почему-то непременно снова там оказываешься.

И правда, Борода позвонил, как только Женя вернулась домой.

— Ты чего не на работе? — начал он с придурковатого вопроса.

Но Женя, не научившаяся пока никого осаживать, терпеливо объяснила, что после банкета ехать на службу смысла не имело.

— О, да ты в люди выбиваешься! А у меня как раз жизнь по швам трещит — вот обзваниваю всех по записнухе.

— Что стряслось? — Женя зажала трубку между плечом и подбородком, чтобы стянуть второй сапог.

— Придрались и якобы за нарушение дисциплины вытурили — я на свадьбу к сеструхе мотался. Понимаешь, все мне завидуют.

— Почему? — неучтиво изумилась Женя.

— Ну, старуха, это же ежу ясно. Я везде печатаюсь, все лучшие русские писатели — мои друзья… — Голос Бороды патетически зазвенел.

— Это кто же, Толстой, Достоевский? С ними и я дружу.

— Веселая ты баба, Женька! Слушай, мать, может, мы с тобой переспим? У тебя как, вечер сегодня свободный?

Женя ошарашенно молчала.

— Да ладно, ладно, останемся друзьями. Некоторые считают, что дружба даже выше любви, ха-ха-ха! А что ты можешь для меня сделать?