Осенняя женщина - Анна Климова

— Тогда почему он все скрывает?

— Нам нет до этого никакого дела, — словно больше убеждая себя, чем ее, сказал он. — Пофиг мне, что он там делает!

Спустя какое-то время Димка добавил:

— Вмешиваться в чужие дела некрасиво.

— Наверное, — лениво потягиваясь, словно досыта накушавшаяся кошка, ответила Дашка.

— Да и глупо. Мы ведь взрослые люди.

— Ага, — согласилась Дашка снова, но по ее тону было понятно, что она весьма иронизирует по поводу взыгравшей в нем совестливости.

Через двадцать минут после такого диалога они пришли к заключению, что совать нос в чужие дела аморально, недостойно современных молодых людей и позорно в принципе. Пусть даже интересующий их человек будет киллером, маньяком или просто любителем ходить в нижнем женском белье. Утвердившись в этом мнении, они надолго замолчали.

— А все же интересно, что он там продает?

— Хочешь, я его спрошу? — поигрывая пальчиком на его груди, предложила Дашка.

— Это как же?

— Ну, мужчины мне обычно не отказывают. Я его приглашу в клуб, мы там…

— Только попробуй!

— А че такое? Че такое-то? — захлопала она ресницами.

— Ничего, — надулся он, сцепив руки на груди.

— Я девушка свободная. Никто мне ПОКА предложений не. делал. А Тимофей сейчас совсем один, бедняжечка. Майка его сбежала. К тому же он с «бабками» не жмется.

— А я, значит, жмусь?

— Ты? Не с чего тебе жаться. У тебя бабушка пенсионерка. Работа такая, что хоть сейчас удавиться. Зоопарк, блин, настоящий. И еще… много, много, много разных напрягов.

Она не спеша оделась и стала у зеркала расчесывать волосы.

«А ведь я люблю ее, — неожиданно остро почувствовал он. — Просто люблю эту маленькую гадюку».

Она играла с ним. Серьезно или нет — не понять. Потому что у женщины сейчас серьезно, а через минуту все шутка. И наоборот.

И совсем она не дура. Играет. Как привыкла. Как умеет. И наслаждается своей игрой. Он, Дима Коверзнев, — ее сцена.

Что ей надо? Он знал, что ей надо. Напряженный сценарий. Захватывающий дух сюжет. Не было бы Тимофея, она придумала бы еще кого-нибудь.

Но Тимофей был. И был он, Дима Коверзнев, — простой парень, живущий с бабушкой и каждый день отправляющийся на работу в страховую контору. Он прожил в этом городе всю жизнь, и если видел что-то, то в этом не было никакой тайны, никакого захватывающего дух сюжета.

А Тимофей… Черт его возьми, было, было в нем что-то! Он — как диковинный плод, внутри которого то ли ядовитая горечь, то ли еще что-то такое же опасное. Он другой после своего многолетнего отсутствия. Не зря Дашка теперь так… играет.

Значит, это надо было прекратить. Показать Дашке, что ничего таинственного в нем нет (или есть?).

— Пока. Увидимся, — шевельнула она в воздухе пальчиками и выскользнула за дверь…

Именно из-за этой недосказанности он примчался в театр, где Дашка репетировала. Она должна была играть в спектакле «Бегемот» — некоем очаровательном, но чрезвычайно сюрреалистичном творении на тему «Мастера и Маргариты». С той лишь разницей, что автор перенес место действия в современность, переименовал героев в Писателя и Венеру, а легкую булгаковскую иронию нарядил в одежды нешуточной трагедии. Дашка заполучила главную роль Венеры. Она стояла на коленях перед актером, игравшим Писателя, и ужасным голосом, совсем не похожим на ее собственный, произносила свою реплику:

— Зачем ты это сделал, несчастный? Ты хотел, чтобы тебя пожалели? Я тебя жалею. Я жалею! И что дальше? Тебе стало легче от моей жалости? Что она для тебя значит, моя жалость? Неужели она важнее того, что ты делал десять лет и к чему стремился все это время? Я тебя спрашиваю! Ответь! Ответь хоть что-нибудь. Не прячься за придуманными фразами, не уворачивайся. Скажи, что ты чувствуешь на самом деле? Я тебя не понимаю. Всегда думала, что могу понять. Могу понять любого. Но тебя я не понимаю. Сейчас не понимаю. Что ты за человек?

Актеры были в своей обычной одежде, но что-то в словах скрывалось такое, отчего это странное несоответствие не замечалось.

Димка тихонько сел в кресло.

«Писатель» в это время, обхватив голову ладонями, произносил замогильным голосом, все усиливая тон:

— Ты спрашиваешь меня, что я за человек. Ты хочешь это знать? Я НОЛЬ. Меньше, чем ноль. Меня нет! Я возомнил себя кем-то другим. Нельзя рвать жилы только ради того, чтобы кучка недоучек прочитала твою писанину, поцокала языком и решила, хорошо это или плохо. Хорошо — плохо. Плохо — хорошо. Зачем мне это? Я спрашиваю себя: зачем?

— Но роман был прекрасный! — воскликнула Дашка-Венера, голос которой звучал непривычно звонко в пустом зале.

— Это НЕ ФАКТ! Потому что я не считаю его таковым. Жизнь… она… она глубже, интереснее. Ни мне, ни кому бы то ни было не переплюнуть ее в красочности, образности, многогранности и в силе причинно-следственных связей. Вот это, это, это и это обман! Обман, который все мы с той или иной степенью внимания поглощаем каждый день. Обман, построенный на иллюзии достоверности. Жалкая пародия на жизнь. Вы хотели видеть во мне оригинального автора. А я не оригинален! Я такой, какой я есть. Ты говоришь, роман был прекрасный. Обман может быть прекрасным с виду, но не по сути. А я обманывал. И себя обманывал, и всех вокруг.

— Какой обман? Какой?! — уже вопила Дашка, хватая партнера за плечи.

— Какой обман? Я тебе скажу. Но сначала спрошу. Зачем я не сплю ночами, описывая каких-то героев, до которых людям в обычной жизни нет никакого дела. Мертвые слова делают людей более живыми? Безжизненные страницы, заполненные значками и символами, заставляют ЧУВСТВОВАТЬ и ДУМАТЬ так, как не способны на это те, кто ходит рядом с нами, дышит, мыслит, страдает и любит. Они смотрят, но не видят. Они думают, но не могут осмыслить. Они чувствуют, но не сопереживают. Это ли не обман? Это ли не ловкость рук борзописцев, к которым я себя причислял? Не хочу.

— Скажи, что плохого в том, что ты заставляешь людей чувствовать и смотреть на себя со стороны? Что плохого в том, что ты заставляешь их думать?

— Плохо то, что все это они умеют делать и без меня, но не делают. Они тешат себя надеждой на то, что они — думающие и чувствующие существа. Если это не так, то мои книги им не помогут. И ничьи другие. Все это бессмысленно. Бессмысленно и глупо, поверь мне.

— Нет, это не глупо. Это не должно быть глупо. Потому что это слишком… бессмысленно.

— Так и есть.

— Может быть, — по щекам Дашки лились взаправдашние слезы. — Но посмотри на меня. Посмотри хорошенько. Не как на второстепенный персонаж, который исчезнет незаметно к середине книги. Не проходи мимо меня. Не отворачивайся. Я тоже живу. Тоже дышу. Чувствую. Как и ты. ТЫ ругаешь всех за бесчувствие друг к другу, однако сам из той же породы читателей — чувствуешь что-то, только читая, и забываешь обо всем с последней прочитанной страницей. Так вот я не последняя страница. Я хочу, чтобы ты увидел неравнодушный взгляд. Равнодушие убивает. Если ты полагаешь читателей равнодушными, то я не хочу быть читательницей. Я не твоя читательница.