Сен-Жермен. Человек, не желавший умирать. Том 2. Власть незримого - Жеральд Мессадье

Поскольку глотки их пересохли от дыма и волнения, они по возвращении выпили каждый по целому кувшину воды из фильтровальной бочки, запасы которой Себастьян велел пополнять ежедневно.

— Когда я увидел, что эти трое вас окружают, я тут же заподозрил, что дело нечисто. Потом я заметил в руках у бородатого пистолет и сказал себе: ага, сейчас вмешиваться не имеет смысла, не то мы с вами живо получим по пуле. Я прокрался за вами до самой кареты и пристроился на запятках, держась за подножку. Было темно, и никто ничего не заметил. Как только карета замедлила ход, я спрыгнул на землю и спрятался, а сам все думал, как вас выручить. Когда я увидел сарай, то решил, что там, наверное, полно сена, потому что уже конец осени. И не ошибся. Я был уверен, что пожар заставит этих бандитов выскочить из дома. И тогда я смогу прийти вам на помощь, я ведь знал, сударь, что вам только знак подай, вы поймете, как управиться.

— Да ты настоящий дьявол, — засмеялся Себастьян. — Не знаю, что бы я делал без тебя. Эти типы уже собирались пытать меня огнем, чтобы я отвечал на их вопросы. Возможно, сейчас я бы уже лежал где-то на дне озера.

— А я-то как перепугался, сударь! Что бы тогда стало со мной? Я бы потерял такого учителя, которого мне и за тысячу лет не сыскать.

— Благодарю за комплимент, — улыбнулся Себастьян. — Выходит, это твой эгоизм меня спас. Теперь нам нужно как можно скорее и без помех выбраться из Лозанны.

Коротко и ясно. Однако мыслями Себастьян уносился далеко-далеко. Он вспомнил о своих давних беседах с Соломоном Бриджменом о всеобщем законе притяжения. И о выводах Соломона, сделанных в Лондоне после изгнания преследовавшего Себастьяна духа, о привязанности, какую питал к нему призрак брата Игнасио.

Помимо теорий пастора Дютуа-Мембрини о смятении, которое сеют на земле падшие ангелы, существовали силы, объединяющие одних и сталкивающие в противостоянии других. Нет, падшие ангелы не посеяли смятение; человеческий разум был неспособен воспринять порядок в очевидном хаосе.

Себастьян вспомнил, какой ответ дал когда-то Соломону, и поразился, насколько он оказался пророческим; когда англичанин спросил у него, какова цель его существования, молодой человек ответил: «Я не знаю, есть ли у меня цель в жизни. Полагаю, что у самой жизни есть для меня какая-то цель».

Во всяком случае, Себастьян решительно не находил никакой привлекательности в идеях пастора. Это болезненное заточение внутрь души, которое тот проповедовал, в действительности было лишь формой эгоизма; оно отделяло человека от других и делало его безразличным к их судьбе. Граф был счастлив, что Франц, к примеру, не стал выполнять духовные экзерсисы, рекомендованные Дютуа-Мембрини, иначе бы он позволил бандитам довести свое черное дело до конца.

Хозяин и слуга поднялись с рассветом и поторопились на станцию, чтобы нанять почтовую карету. Тремя днями спустя Себастьян с облегчением вздохнул, проходя через таможню в Вюртемберге.

Спокойно он заснул лишь во Фрайбурге. Да и то только на несколько часов, потому что страшный сон разбудил его, как только миновала полночь, и он, задыхаясь, сел на постели. Разум, соединив картину охваченного пламенем сарая и веревок, которыми его собирались привязать к стулу, заставил его проснуться от кошмара: Себастьян поднимается на костер инквизиции.

Немного придя в себя, он стал размышлять о произошедшем в Лозанне. Ко множеству войн, которые безостановочно вели монархи всего мира, прибавилась еще одна, глухая и исполненная ненависти, она безжалостно раздирала мир и тоже требовала жертв. Война идей. Подозрений. Религиозная война. Доказательством ее существования явился пистолет, направленный на него как итог философской беседы.

В наступление шли отнюдь не просвещенные умы. Это были чудовищные змеи, отвратительные, смрадные, выползшие из адской пучины. Долг Себастьяна состоял в том, чтобы погубить их, как они погубили его родителей.

Его долг заключался в том, чтобы победить их, излучая свет. Этот свет ослепит их, обескровит, выпустит им внутренности из вспоротого чрева. Они низвергнутся, подобно нечистотам, в зловонные бездны, откуда были извлечены. Себастьян сам догадался об этом своем предназначении, когда отошел от алхимии и ее наивных миражей и посвятил себя масонству. Эпизод в Лозанне лишь подтвердил очевидное: инквизиция обречена на поражение. Необходимо свергнуть ее.

И масонство станет той армией, которая будет вести сражение. Теперь, в пятьдесят девять лет, Себастьян обрел цель существования.

По возвращении в Хёхст Сен-Жермен нашел письмо, в котором сообщалось, что берлинская ложа «теряет жизненные соки», — именно такое выражение использовал человек, подписавший письмо, некто барон Книхаузен, не знакомый Себастьяну. Граф немедленно отправился в путь, спрашивая себя, как его на этот раз встретит Фридрих II, конечно, если вообще удостоит Себастьяна встречи.

Он остановился в той же гостинице «Золотой медведь», что и в первый свой приезд сюда, и велел предупредить барона о своем прибытии. Встреча была назначена на завтра. Барон Книхаузен, шестидесяти восьми лет, сердечно принял графа и провел в гостиную, где должно было состояться собрание.

Двадцать семь тамплиеров разглядывали Себастьяна с нескрываемым любопытством. Как, неужели граф де Сен-Жермен принадлежит к их ордену? Поскольку слух о злополучном празднике у герцога Баден-Вюртембергского и громкой кончине карлика Момильона, разумеется, дошел до Берлина, все эти люди рассчитывали увидеть человека ужасающей наружности, в сопровождении гномов и привидений, способного при малейшем недовольстве изрыгать огонь. А перед ними сидел изысканно одетый господин с весьма любезным выражением на лице, и — никаких грозовых туч, мечущих молнии! В довершение всего он был одним из них.

Когда первое удивление прошло, барон Книхаузен сообщил присутствующим, что великий магистр Сен-Жермен прибыл в Берлин по его просьбе, чтобы ответить на накопившиеся вопросы.

— В чем состоит наше предназначение? — спросил один из тамплиеров.

— Сражаться с духом вечной тьмы.

— И что же это?

— Низость души, алчность, гнусный разврат и тщеславие, бесчеловечность, которая заключается в том, что людей посылают на смерть ради уязвленного самолюбия. Нетерпимость. Отказ признать, что у другого человека может быть мнение, отличное от твоего. Радость от унижения ближнего.

— Но это же обычные качества, свойственные человеческой природе вообще.

— Да, действительно. Именно те, что являются причиной бесчестья, человекоубийства и отчаяния.

— Вы назвали самые гнусные пороки. Но разве это не закон природы: торжествует более сильный?

— Если душа человека настолько осквернена, про него нельзя сказать, что он обладает силой, это пародия на силу, — сказал Себастьян. — Это несчастный, само существование которого является побуждением к мятежу и убийству, он никогда не сможет победить своего злейшего врага.

— Какого же?

— Себя самого.