Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

Царь «с намёком» улыбнулся Темрюку. Тот вскинул одну бровь и смущённо кашлянул. Девушки, поднявшие было взгляды от напольного ковра на суженого, снова потупили взоры и покраснели.

— Так отдашь за меня своих дочерей, Темрюк Илдарович? — спросил, улыбаясь Фёдор.

— Всех? — спросил князь.

— Всех, э-э-э, этих пятерых, — усмехнулся попаданец.

— Ах, молодец! — гортанно произнёс Темрюк. — А то смотри, у меня их много. Жён много и дочерей много.

Он оглянулся назад и добавил.

— И сыновей много. Смотри, какие джигиты станут твоими братьями, князь.

Он сделал движение пальцами и вперёд, заслоняя девушек, вышли восемь красавцев джигитов с суровыми, словно точёными из тёмного палисандра, лицами. Фёдор отметил, что «разноцветия» среди Темрюкских сыновей нет и удивился. Фёдору, наверное, надо было бы подойти к «джигитам» и пожать им руки, но почему-то он этого не сделал, а ограничился лишь внимательным оглядыванием каждого. Он спокойно и без напряжения смотрел не прямо в глаза, а, как и учил Ивана Васильевича, сквозь лоб каждого, пытаясь «разглядеть» их мысли, тратя на каждого не менее минуты. Сыновья Темрюка один за другим опускали свои взоры в пол. Познакомившись с будущими родственниками, Фёдор с вдруг окаменевшим лицом, перевел свой взгляд на Темрюка и чуть прищурился.

— Спасибо, князь, за сильных воинов, что привёл с собой. Я найду, чем им заняться. Обещаю, что у твоих сыновей не останется времени, чтобы предаваться унынию от безделья, или ослабевать в неге. Врагов у государства Российского много, а дел ещё больше.

Темрюк опешил не от слов будущего зятя, а от его осанки и взгляда. Тот волшебным образом из «обычного» князя преобразился в правителя, хотя ничего, вроде как, в нём не изменилось. Царь встал с кресла, подошёл к Темрюку и, чуть подозвав его пальцами, что-то зашептал, склонившемуся к нему князю, в ухо. Лицо Темрюка ещё больше вытянулось, семитские глаза потомка флорентийцев сначала стали более «рельефными», потом прикрылись веками, оставив небольшие щелки. Он, видимо что-то поняв, чуть кивнул головой, а царь, неся на лице маску чрезвычайной таинственности, вернулся на трон. Всё это время в приемном зале стояла такая тишина, что слышался треск горящего в лампах масла, зудящих мух и крик петухов, доносящийся через открытые створки окон.

— «Деревня», — почему-то подумал попаданец и улыбнулся.

Его лицо вновь ожило. Он развернулся к царю и улыбнулся.

— Готовь калым, — сначала улыбнулся, а потом и рассмеялся царь. — В пятикратном размере. Где свадьбу гулять будем?

— Почему не здесь? Храм есть! Кому венчать, есть! Обвенчаешь меня, отче? — спросил Фёдор Сильвестра.

Епископ встал и осенив себя крестом, кивнул головой.

— Обвенчаю, Фёдор Никитич. С великим удовольствием.

— Так и что, пять дней свадьбы гулять будем? — вопросил государь. — Или всё же в один день уложимся?

— Не можно в один день, государь.

— Почему же не можно, отче? В посланиях апостола Павла, на которого ты ссылался, сказано, что одним венчанием нельзя венчать нескольких мужей и жён. А про одного мужа и нескольких жён, нигде запрет не наложен.

Сильвестр задумался.

— А ведь и верно! Сей запрет о том и гласит. Значит управимся за один день.

— Вот и славно. Посылай, Фёдор Никитич за откупом. Я тебе отряд охранников дам, чтобы не ограбили дорогой, — царь хохотнул.

— Ничего, государь! Я своим отрядом справлюсь. Туда отправлю Тихона с Данилой, а там они стрельцов возьмут.

— И то верно.

* * *

В тот же день Фёдор заслал к Темрюку сватов, девушек окрестили, а через три дня отпраздновали удивительную свадьбу, до начала которой попаданцу пришлось определиться с семейной иерархией, то есть, рассчитать жён по порядку, а значит выбрать первую жену, вторую, третью, четвёртую и пятую. Девушки внешне на такой, «оскорбительный» для любой русской женщины статус, никак не отреагировали. Невесты были милы, приветливы и даже немного поговорили с женихом в присутствии суровых братьев, ведших себя, видимо после разговора с отцом, в отношении Фёдора излишне почтительно и учтиво.

Родичи Фёдора, прибывшие на свадьбу в полном составе числом человек в двадцать, вели себя словно пристукнутые мешком. Никита Романович, переговорив сначала с сыном, а потом с Сильвестром, весь день накануне свадьбы ходил тихий и озабоченный. У него было лицо, словно он постоянно думал одну и ту же мысль: «А что, так тоже можно было?». Он то хмурился, то улыбался, то снова хмурился. Братья перешёптывались с ним и пожимая плечами и странно ухмыляясь, отходили. К Фёдору они почему-то подходить опасались.

А свадьба прошла обыденно. Хорошо, что в этом времени, целоваться прилюдно было не принято, а потому здравницу в честь Фёдора и его жён, молодожёны принимали сидя. К концу застолья, гости стали таинственно переглядываться, перешёптываться и перемигиваться, позволяя себе скабрезные шутки по поводу первой брачной ночи. Пора было идти в опочивальню, но по христианской традиции муж должен был возлежать с одной женой. Но Фёдор и тут всех перехитрил.

Он проводил всех жён в разные опочивальни, выделенные ему в отдельном крыле дворца, оставил там каждую под присмотром брата, а сам исполнил свой супружеский долг согласно, как говорится, ранжиру. Братья жён продемонстрировали гостям пять бело-красных простыней.

Вот тут после выноса второй, гости прокричали: «два!», а после выноса третьей — «три!», четвёртой — «четыре!». Увидев пятую простынь, гости стали так орать, что счёт никто не услышал. Всё смешалось. Никиту Романовича гости вытащили из-за стола и стали подбрасывать, и подбрасывали долго, пока не уронили и едва не затоптали.

Сильвестр, наблюдая за вакханалией, грустно произнёс:

— То ли ещё будет, государь. Ты открыл, как говорили Греки, «ящик Пандоры».

— Ерунда, поп. Всё успокоится. Иначе нельзя было. Ты же сам мне об этом говорил. О ереси в какой погрязла наша церковь. Это может быть и отвлечёт от тех реформ, которые надо протолкнуть на соборе. Тех, что мы на том соборе не протолкнули.

— Не выберут меня митрополитом.

— И хрен на них. Я тебя тогда сам назначу. Прямо завтра начнём наезд, как говорит Федюня, на бояр и митрополита. Вспомню им все обиды и уеду в Александровскую слободу. Ты останешься в Москве. Мой, как говорит Федюня, демарш, заслонит твоё пятерное венчание. Это венчание, кстати, взбаламутит народ похлеще водки. Ты ходи и проповедуй про бесплатные поминки, крестины и венчания. Суди церковь, не бойся. Народ поднимется так, что от