Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

Зрелище оказалось настолько увлекательным, что отодвинуло в тень речь, произнесенную на суде другим опекуном Целия. Не то чтобы Красе был задет происходящим. Своим участием в защите Целия он преследовал другую цель — внести свой вклад в будущее молодого человека; и цель эта была достигнута при минимальных политических вложениях с его стороны. Действительно, он был заинтересован в устранении Клодия, однако даже Клодий, редко стеснявшийся, когда вопрос касался защиты семейной чести, остерегался нападать на Красса. При всей изощренности и скрытности собственных методов, а также репутации человека, которому свойственны были скорее высказанные шепотом намеки и посулы, чем открытые угрозы, он тем не менее оставался самой грозной фигурой в Риме. И теперь, весной 56 года, Красе, наконец, решил проверить, насколько высоко способна вознести его эта зловещая репутация. Выступая на суде над Целием, он был занят совершенно другими мыслями — готовился беспрецедентный политический ход.

В предыдущем месяце Красе посетил Равенну, город, находившийся сразу за границей римской Италии, внутри управляемой Цезарем провинции Галлии. Там его ожидали два других борца за власть. Одним из них был сам Цезарь, другим — высокомерный старший брат Клодия, Аппий Клавдий. После тайного совещания «тройки» Красе возвратился в Рим, а Аппий, оставшийся с Цезарем, направился на запад. В середине апреля оба заговорщика оказались в приграничном городе Луке, как и Помпеи, отправившийся на север из Рима. Здесь было проведено второе совещание. И вновь его точное содержание осталось неизвестным, однако слух о нем распространялся настолько быстро, что Помпея уже сопровождали две сотни сенаторов. На улицах Лукки можно было видеть одновременно более сотни связок фасций. Поглощенные собственной карьерой сенаторы чуяли запах власти и добивались повышения. Гомон этих аристократических просителей нес угрожающие вести их более принципиальным коллегам, оставшимся в Риме. Оказывалось, что Сенат снова теряет власть. Быть может, триумвират все-таки не умер?

Тем не менее казалось маловероятным, чтобы Помпеи и Красе могли возобновить свой союз. На какую сделку они могли пойти? И какую роль играет Цезарь в этом темном деле? Чего он теперь добивается? Одним из первых разобрался в ситуации Цицерон. Отрезвленный опытом пережитого изгнания, он не питал более иллюзий относительно того, что сможет выстоять против соединенных сил триумвирата. Против Клодия и Клодии — да; но тут другое дело, эти трое неизмеримо превосходят его «ресурсами, военной поддержкой и просто силой».[196]Он пал, когда Помпеи чуть надавил на него. Уязвимый и нервный, красноречивый и уважаемый Цицерон представлял собой великолепное орудие. И его немедленно приставили к делу. Летом в Сенате ему пришлось подняться и предложить, чтобы провинции Галлии, на которые с таким вожделением взирал Домиций Агенобарб, оставались за Цезарем, и только за ним одним. Домиций, озадаченный подобным разворотом, немедленно взорвался. Чего, собственно добивается Цицерон? Почему он высказывается в пользу того, что недавно осуждал как недопустимое? Или он утратил всякий стыд? Наедине с собой подобные вопросы повергали Цицерона в тоску. Он понимал, что его используют, и ненавидел себя за это. На публике он тем не менее выставил напоказ весьма искусный аргумент, заключавшийся в том, что, меняя стороны, он на самом деле демонстрирует государственный подход. «Жесткая и неизменная позиция никогда не считалась в Республике большой добродетелью, — напоминал Цицерон. И он не пытается балансировать между двумя партиями, а просто следует веянию времени».

Аргумент оказался малоубедительным — прежде всего для самого Цицерона. Страдая от презрения к себе самому, он попытался приободриться, занявшись тем, что было ему позволено, — кровной враждой с Клодием. На высотах Капитолия до сих пор находилась бронзовая табличка, повествующая о его изгнании. В сопровождении Милона Цицерон снес постамент, забрал табличку и спрятал ее в своем доме.[197]Клодию хватило духа не только обвинить его в нарушении конституции, — эту жалобу менторским тоном поддержал Катон, — но и выставить на Палатине доски объявлений с длинным перечнем преступлений Цицерона. Даже посреди вечно меняющих свои очертания «песков Республики» кое-что оставалось неизменным.

Однако пока эта собачья грызня принимала тот или иной оборот, оба занятых ею деятеля вдруг ощутили, что их связывает нечто большее, чем взаимная ненависть. Аппий решил, что пришло его время стать консулом, и поехал в Равенну и Лукку — на встречу с триумвирами. За поддержку его кандидатуры на выборах 54 года он предложил им собственные услуги — и услуги своего младшего брата. Это был воистину богатый подарок, в особенности для Помпея, которого Клодий два года травил и унижал. Несравненные дарования величайшего руководителя римской черни теперь перешли в распоряжение триумвиров. И если Цицерона использовал в качестве своего орудия Цезарь, то Клодия приставили к защите интересов Помпея и Красса. Его трибуны и предводители шаек получили соответствующие приказы. Началась кампания устрашения, имевшая своей целью отсрочку консульских выборов до 55 года. По городу прокатилась волна насилия, возникавшая всякий раз, когда дело касалось Клодия. Группа сенаторов попыталась преградить ему вход в Дом Сената; сторонники Клодия ответили угрозами поджечь здание. Тем временем выборы задерживались, а Рим постепенно наполнялся клиентами триумвиров; отмечался настоящий наплыв ветеранов Цезаря из Галлии, получивших для этого специальный отпуск. Разъяренные сенаторы облачились в траур. Жуткие подозрения туманили их умы. Наконец вопрос, занимавший римлян уже не один месяц, был поставлен в открытой форме перед Помпеем и Крассом, которые старались, как подобает истинно высоким государственным деятелям, остаться над схваткой. Намереваются ли они выставлять свои кандидатуры на консульство 55 года? Как всегда скользкий Красе ответил, что поступит в интересах Республики, однако Помпеи, прижатый к стене настойчивыми расспросами, наконец, выдал истину. Миру открылась перспектива разделения власти, позволившая им забыть про соперничество.

Непримиримая оппозиция родилась мгновенно. Оба кандидата были озадачены. Отложив выборы, чтобы наполнить город ветеранами Цезаря, они теперь запаниковали, опасаясь неудачи. Начались полуночные визиты в дома потенциальных соперников. Напрягались мышцы, выкручивались руки. Отказался отозвать свою кандидатуру один лишь Домиций. Однако уже наступил январь. В первые недели 55 года в городе не было консулов, и выборы нельзя было откладывать далее. За несколько часов до открытия голосования Домиций и Катон попытались занять место на Марсовом поле. Там их встретили вооруженные головорезы; они убили факелоносца, ранили Катона и обратили в бегство их людей. На следующий день Помпеи и Красе были должным образом утверждены во втором совместном консульстве. Однако даже теперь они не перестали подтасовывать результаты выборов. Когда Катон был избран претором, Помпеи аннулировал результаты голосования. Посты эдилов были бесстыдным образом разделены между их сторонниками; общее возмущение было таким, что на Полях разразилась новая потасовка. На сей раз Помпеи попал в самую гущу ее, и тога его оказалась забрызганной кровью.