Пленники чести - Александр Шатилов

по серебряной чаше, наполненной красными вином. Тагар поднялся и все тут же смолкли, устремив на него внимательные взгляды.

— Ромалы, — с гордостью произнёс Тагар, словно упиваясь звучностью своего голоса, — этот человек, храбрый Александр, спас моего сына Джанко!

Раздался общий гул одобрения и радости, длившийся довольно долго, но наконец он стих, и барон продолжил:

— Теперь он мне как брат, а для Джанко он как крёстный отец! Я рад, что люди, подобные ему, живут в нашем мире! Он, как могучий орёл парит над нашей землёй, и как несокрушимый ангел творит добро! Да благословит Господь дни его! Да сотворит он ещё много добра! Пусть же каждый из нас полюбит его, как полюбил его я!

Цыгане снова радостно загомонили, восклицая что-то на своём языке.

— Ромалы! — продолжил Тагар, когда шум снова улёгся. — Пьем за здоровье поручика Александра и его красавицы Натальи!

И он, подняв свою чашу, осушил её медленно и важно под всеобщий грохот голосов, звон посуды и крики детей. Так начался цыганский пир. На столе появилась рыба, приготовленная бесчисленным множеством способов, там и тут ставились горшочки и миски с тушёным и запеченным мясом, жареные куропатки лежали на блюдах среди листьев зелени, в маленьких деревянных кадках были солёные грибы, между блюдами высились кувшины с вином и пивом, в большой круглой миске дымилась только что сваренная тыквенная каша, и блюд таких было не перечесть. Воистину, у цыганского барона был сегодня праздник!

К Александру подсел пожилой цыган с лихо закрученными чёрными усами, посеребрёнными подкатившей старостью. Он долго, улыбаясь наполовину беззубым ртом, смотрел на него и Наталью, подперев голову кулаком, но ничего не говорил. Наконец Александр Иванович не выдержал неловкого молчания и обратился к цыгану:

— Если мы что-то делаем не так, как принято у вас, прошу простить, мы не знакомы с вашим обычаем.

Цыган рассмеялся, не отрывая головы от локтя, а затем сказал:

— Вы наши гости! Вы не можете нарушить наши обычаи, потому что вы не цыгане! Но это всё равно, я вот смотрю на вас двоих и вижу очень хороших людей! Вы как два благородных орла, высоко летаете и далеко видите. Вы как две части одного целого, вы как две стороны одной монеты, вы как день и ночь, немыслимы друг без друга! Ваша судьба быть вместе!

Услышав это, Наталья и Александр залились краской и опустили глаза, невольно взявшись за руки.

— Благодарю вас за эти добрые слова, — ответил Александр. — Надеюсь, судьба будет к нам благосклонна…

— Не верите! — улыбнулся старый цыган. — Дед Василь, как меня называют, говорит много, да только то, что видит каждый. Если хотите всю правду знать, хорошие вы мои, бабушку Славуту спросите. Она всё про вас скажет, всё, что сами знаете и что не знаете! Она всё может увидеть, с кем и когда что приключится!

Александр мягко улыбнулся в ответ, даже не смотря на то, что в его жизни появилось мистическое чудовище, и вообще вокруг творилась сплошная чертовщина, в цыганские гадания он верил неохотно, ещё с детства наученный строгим господином Уилсоном, что верить в это нельзя. Однако Наталья отнеслась к словам деда Василя куда серьёзнее.

— Вдруг она сможет что-то рассказать о том лесном монстре или обо мне? — шепнула она на ухо Александру.

— Не знаю, — ответил он, — возможно, она даже не захочет нам помочь…

— Захочет! Вам, драгоценные, точно захочет! — с усмешкой прошамкал дед Василь, закручивая длинный ус.

И старик указал рукой на старую цыганку, сидевшую во главе женского стола. Она подняла голову, заметив движение Василя, и кивнула головой, слегка улыбнувшись.

— Эй, запоём, ромалы! — воскликнул Тагар, вставая со своего места и делая знак нескольким цыганам, сидевшим у стола справа от него.

Те дали глазами знать, что поняли приказание, один из них тут же взял в руки гитару, а двое других достали старенькие скрипки. Внезапно все голоса разом стихли, и в воздухе повисла удивительная тишина, все сидели молча с задумчивым видом, похожие на нарядные восковые фигуры. Но эту тишину нежно и плавно развеяла скрипка, словно её звук был рождён этой тишиной, скрипка заиграла медленно и печально, и перед глазами Натальи и Александра словно развернулась широкая и бескрайняя степь, среди которой медленно движется кочевой табор. И тут, вторя печальной скрипке, запела женщина. Слова были непонятными, но пела она так прекрасно, и так одухотворённо, будто полностью её душа легла на то, чтобы излить в песне всю цыганскую тоску по далекой покинутой прародине. Столько чувства и печали было в этом голосе! И вскоре его подхватил другой голос, потом третий, четвёртый, и вот уже множество голосов пели одну песню, и она росла и расцветала, становясь величественней и раздольней, как восходит солнце над бескрайним южным горизонтом, она текла и разливалась подобно реке, она вилась бесконечной лентой цыганской дороги. И мужчины и женщины пели эту песню, и она соединяла их вместе, они пели всё отчётливей и громче, скрипка всё сильнее и сильнее рыдала над горькою судьбой гонимых и отверженных людей, и этой скрипке вторила гитара, и ещё тяжело вздыхала другая скрипка, иногда звонко восклицая своим тонким мелодичным голосом. И в этом пении было что-то необыкновенное, заставлявшее сердце сжиматься, и уже грезились ночные костры в степи, где холодные ветры пригибают к земле высокие травы, и злые волки бродят в поисках своей добычи. Всё громче и громче звучала цыганская песня, и всё жалостней и жалостней был её мотив, и скрипки, и гитара уже рыдали, терзая душу, и безудержно хотелось плакать, чтобы избыть всю тоску, накопившуюся в сердце, чтобы выпустить её из себя, чтобы она не грызла бы больше душу. И тут на самой верхней ноте песня вдруг оборвалась, и стало снова тихо.

— Эй, ромалы! — крикнул внезапно цыганский барон, нарушив это необыкновенное молчание. — Эх, песню весёлую пой!

И в мгновение ока всё изменилось, тишина исчезла, точно её и никогда не было, свет будто бы стал ярче, и цыгане снова запели, но на этот раз радостью и праздником были наполнены их голоса. Песня началась медленно, но становилась всё быстрее и быстрее, всё веселей звенела гитара, всё восторженней звучали скрипки, слышались звоны бубна и монист румяных смуглых цыганок. «Ай на нара най на на на, на нара най на, нара на най на на най най най», — пели цыгане, всё громче и всё веселее. На середину комнаты вышли несколько молодых высоких цыган в красных расшитых рубашках, чёрных шароварах и блестящих сапогах.