Ночной карнавал - Елена Благова

Он схватил ее за руку мертвой хваткой. Она вскрикнула. Он не отпускал ее, волок к столу, уставленному рюмками, чашками, бутылками с черным и зеленым вином, тарелками с едой, железными блюдами, на которых лежали уже надкусанные персики, жареные куры в зеленом горошке, артишоки.

— Ближе к столу, ближе!.. Это твоя сцена!.. Ты хорошо пляшешь, я свидетель!.. Господа, она так отплясывала канкан в Красной Мельнице, что я диву дался!.. Это было зрелище!.. Бесстыдное! Невероятное!.. Она вздергивала ноги выше головы! Бесилась!.. Клянусь, вы никогда такого не видали!.. И мы сейчас попросим ее… — захрипел он и сильнее, до хруста, сжал руку Мадлен, и та опять вскрикнула, — попросим, господа!.. хлопайте, хлопайте!.. не жалейте криков «браво», не щадите глоток!.. и она станцует нам на столе канкан!.. Свой бессмертный танец!.. Танец дьявольской Мадлен!.. Ну!..

Она покосилась на графа синим огромным глазом, пожала плечами, фыркнула, как кошка, и вспрыгнула на стол.

— Да! — крикнула пронзительно. — Я буду танцевать! Я станцую вам танец! Вы увидите танец, какого раньше не видали! Изумитесь! Рты ваши раскроются, как варежки! И песню буду петь! Эй! Кельнер! Почему у тебя в кабачке нету музыкантов! Хороших музыкантов, со скрипками, гитарами, саксофонами и тромбонами! Я буду петь, а они взяли бы да подыграли мне! Но подыграть мне никто не может! Я исполняю свою партию одна! Соло! Без ансамбля!

Ошалелый кельнер, увалень, подошел, шатаясь, держа в кулаках по бутылке светлого муската. Опоясал Мадлен напуганным и вместе оценивающим взглядом. Да, это скандал. А скандал нужен всегда. Скандал — приманка. Фейерверк. Резко выпавшая карта: или выигрыш, или…

— Мадам!.. Мадмуазель… — забасил он, встряхивая в воздухе бутылками, — вы обижаете меня, клянусь!.. музыканты есть, и даже недурные… первоклассные ребятишки!.. они сколотят вам все, что вы пожелаете… что вы желаете?..

Много же заплатил монет собака граф, что этот пузранчик так перед ней пресмыкается.

Она стояла на столе среди чашек, рюмок, тарелок и ножей. Посуда позванивала — она постукивала острым каблуком в накрытые кружевной скатертью доски стола. Меховое боа свешивалось у нее через плечо, шея клонилась, обмотанная связками жемчуга с Кардифских островов. Жемчуг всегда должен быть настоящий. Только настоящий. И так много поддельного в мире. А вот с золотыми туфельками, со смешной дешевкой, она не расстанется никогда.

— Я?.. Я желаю…

Вереница разных музык разом зазвенела у нее в голове. Она вспомнила… нет, это слишком мрачное воспоминание. Это печально. Любую печаль, детка, можно превратить в радость. И те, кто несчастнее всего в мире, обязательно должны показывать публике тридцать два зуба, смеяться, запрокинув лицо, петь радостные песни и танцевать ликующие танцы. О-ла-ла!

Она хлопнула в ладоши. Весь кабачок, все сытые, закормленные, раздобревшие, зверино худые, наглые, умильно вытянутые по-лисьи, круглые, как бы обведенные циркулем, с двойными и тройными подбородками, рожи — хари — рыла глядели на нее, раскрыв рты, высунув, как гончие псы, языки, наблюдая, ожидая, предвкушая.

— Игрецы! — крикнула Мадлен.

Граф с восторгом смотрел на нее.

Он забыл ревность. Обиды. Ссору. Он целовал ее глазами. Раздевал взглядом. Он хотел ее. Ее, стоящую на столе гордо и весело, с юбкой выше колен, с песцовым боа на плечах, в сиянии отборных жемчужин — его идиотских подарков. Кинул зрачки вбок, на барона. Черкасофф молчал. Он наблюдал за Мадлен вместе со всеми.

— Давайте старую песню… «Как когда-то с моей Лили»!.. Помните начало?.. «На темной улице ночной я, от своей любви хмельной, я танцевал с тобой одной, как когда-то с моей Лили…» Громче! Громче! Вялые суслики!.. Темп!.. Быстрее!.. «Я знал, что буду я один, погибну средь снегов и льдин, но я твой вечный паладин, и ты моя Лили…» Быстрее!.. Шибче!.. Гоните!.. Вот так, моя Лили!..

Музыканты играли, надрываясь. Жарили, шпарили. Дули в трубы, резко вырывали из горящей меди тромбонные кулисы. Стучали подошвами об пол, отбивая такт. Мычали от избытка чувств. Мадлен танцевала и пела. Она вертелась на столе, пристукивая позолоченными каблучками. Рюмки звенели, стаканы сшибались и падали на пол, разбиваясь вдребезги. Она ловко лавировала среди тарелок, изредка наступая в салат или протыкая лангет острием каблука. Взвизгивала, взмахивая руками над головой. Вцеплялась в юбку, тянула ее вверх, медленно и бесстыдно, в танце, обнажая ногу, бедро цвета слоновой кости, треугольник золотых волос, просвечивающих сквозь тончайшее кружево трусиков. В тайные запретные пряди были вплетены жемчужины. Публика видела это и стонала, и гудела в одобрении, изнывая от бесполезного вожделения.

А Мадлен, будто издеваясь, тащила юбку все выше, выше, демонстрируя живот; кружево сползало вниз, к бедренной развилке, и обнажался пупок, и синий зловещий Третий Глаз бесстрастно глядел на сытые морды, запоминая, изучая, видя насквозь.

— Как когда-то с мой Лили!.. Там, на пирсе, где корабли!.. — вопила она песню, и граф раскачивался с нею в такт, и по его щекам и вискам тек пот, и он аплодировал, и публика неистовствовала и бушевала, подпевая, качаясь, приплясывая, и искажался, как в кривых зеркалах, Третий Глаз, видя прошлое и провидя будущее, и Мадлен без устали танцевала на шатком ресторанном столе, и рюмки падали и разбивались, и она хохотала, воздевая голые руки. Боа падало с ее плеч в большое, как озеро, блюдо с рыбой в белом вине. Жемчуг звенел, подпрыгивая на груди, в резком па порвались некрепкие нити, и белые и розовые горошины рассыпались в яства, по столу, раскатились, упали в щели и ямки между каменными плитами. Они, тупицы, не бросаются его собирать. Они думают, что он поддельный. Они думают: я дешевая покупная тварь. Как они ошибаются. Как ошиблась жизнь, подсунув мне меня вместо себя.

— Великолепно!.. Божественно! — заорал граф, забил в ладоши, засвистел, как на скачках. — Верх непристойности!.. Я же всегда говорил, что эта девка… лучше нее нет в мире… барон… — Он обернулся и схватил его за руку. — Я отдаю вам вашу тысячу монет! Не глядите на нее так! Не отнимайте ее у меня!

— Как когда-то с моей Лили!.. Как когда-то с моей Лили!.. — блажила недуром на столе Мадлен, притопывая, вертясь, закидываясь назад и вздрагивая животом. Живот танцевал вместе с ней. И отдельно от нее. Он был живым существом. Загорелый, перламутровый, с мигающим непотребно Третьим Глазом, вспыхивающий мышцами то там, то сям, он говорил, он кричал жрущим и пьющим: вы все мои! Мои. Как когда-то с моей Лили. Вы со мной, как когда-то с Лили. С Мими. С Зизи. Нет. Вы со мной лучше, больше, глубже, чем с нею. Навечнее. Непобедимее. Я затмила всех ваших Диди и Нана. Я танцую, будто люблю каждого из вас. И вы сейчас, лишь закончится танец, пойдете за мною гурьбой. Как псы. Вытянув по ветру носы. Мучаясь. Стеная. Вожделея. Не зная, кто я. Принадлежа мне. Я ваша Царица. А вы мои вассалы. Мои слуги. Мои холопы. Смерды мои. И вы принадлежите мне. Как когда-то вашей Лили! Но вы мне не нужны. Ни один. И граф мне не нужен. И барон. И вы, богатые рожи. И вы, бьющие по струнам, остервенело дующие в медь бедняги музыканты. Мне никто не нужен.