Ученик монстролога - Рик Янси

— Час расплаты настанет, Уилл Генри, я обещаю тебе. О да. Виновные ответят за все свои преступления, я позабочусь об этом!

— Доктор не сделал ничего дурного, — сказал я.

— Что ж, я придерживаюсь другого мнения, мой мальчик. Он знал и ничего не предпринял. И его бездействие привело к убийству, вот и все. Он может говорить себе и тебе, что это было продиктовано осторожностью и рассудительностью, что это было во имя так называемой науки, но все это было не научным исследованием и не зарядкой для ума. Это был вопрос жизни и смерти, и мы оба знаем, что он выбрал! И мы оба знаем причину, по которой он хотел сохранить эту грязную тайну. Чтобы защитить доброе имя Уортропов, ради необоснованной преданности человеку, который, совершенно ясно, был сумасшедшим!

— Не думаю, сэр, — сказал я как можно вежливее, — не думаю, что он верил в виновность своего отца, пока мы не нашли потайную дверь.

Констебль только фыркнул:

— Далее если это так, это не оправдывает его, Уильям Генри. Твоя преданность была бы достойна восхищения, будь это преданность достойному человеку. Я понимаю, ты, пережив такую потерю, боишься потерять теперь и его, но я лично прослежу за тем, чтобы тебе подобрали достойные дом и семью, вне зависимости от того, чем закончится все это жуткое дело. Даю тебе слово: я не успокоюсь, пока ты не обретешь новую достойную семью.

— Мне не нужна семья, я хочу остаться с ним.

— Даже если он выживет, ты не сможешь последовать за ним туда, куда он отправится.

— Вы собираетесь арестовать его? За что?

Я был вне себя от негодования.

— И этого мерзкого Кори, или Кернса, или как там его зовут. Пожалуй, я еще никогда в жизни не встречал более отталкивающего и страшного человека. Он должен молиться, чтобы та бедная женщина выжила после всего того, что он с ней сделал. А он! Мне кажется, он прямо-таки получал удовольствие от этого. Мне кажется, ее страдания доставляли ему удовольствие. Что ж, мне тоже доставит чрезвычайное удовольствие увидеть его на виселице! Вот там и посмотрим, как он будет отпускать свои безобразные шуточки, когда ему на шею накинут петлю!

— Это была ошибка, — настаивал я, продолжая говорить о Докторе. Мне было наплевать, что там будет с Джоном Кернсом. — Вы не можете арестовать его за то, что он просто ошибся, — молил я.

— Еще как могу!

— Но ведь Доктор — ваш друг!

— Я отвечаю в первую очередь перед законом, Уилл Генри. И, честно говоря, хотя я всю свою жизнь знаю Уортропа, я не знаю его вообще. А ты? Ты целый год прожил с ним под одной крышей, ты был его единственным и постоянным напарником — и что, ты можешь сказать, что понимаешь его? Понимаешь, что им движет, какие силы владеют им?

И это было правдой. Я признался себе в этом. Я знал его не лучше, чем он знал собственного отца. Возможно, это наша судьба, проклятие человечества, — никогда не знать и не понимать друг друга. Мы создаем свое мнение о другом человеке, основываясь на его словах и поступках, и получается хрупкая конструкция, почти мираж, существующий только в нашем сознании. Это — словно храм античным богам, в котором сами боги никогда не жили. Мы понимаем, мы чувствуем структуру, мы любим его — наше собственное произведение. И в то же время… разве нашу любовь можно считать ненастоящей, если она направлена не на настоящего человека — не на того, кем он является на самом деле? Не подумайте, что я любил монстролога. Этого я не говорю. Нет ни дня, чтобы я не вспоминал о нем и о наших многочисленных приключениях, но это вовсе не свидетельство любви. Не проходит и ночи, чтобы я не увидел во сне его спокойное красивое лицо, не услышал далекое эхо его голоса, но это ровным счетом ничего не доказывает. Повторяю: ни тогда, ни сейчас (надеюсь, я не слишком сильно протестую) я не любил и не люблю монстролога.

— Кто-то зовет, — сказал Брок, и его лаконичное замечание подтвердилось подергиванием веревки. Я склонился над ямой и увидел внизу Доктора; он держал лампу высоко над головой.

— Уилл Генри! — крикнул он. — Где Уилл Генри?

— Здесь, сэр, — отозвался я.

— Ты нам нужен, немедленно спускайся, Уилл Генри!

— Спускайся?! — крикнул констебль. — Что значит «спускайся»?

— Эй, Роберт, немедленно помоги ему спуститься к нам. Пошевеливайся, Уилл Генри!

— Если вам нужна еще пара рук, может спуститься Брок, — крикнул Морган в яму.

Брок оторвался от маникюра; его лицо смешно вытянулось.

— Нет, — отозвался Уортроп, — нужен Уилл Генри.

Он снова нетерпеливо подергал за веревку:

— Быстро, Роберт!

Морган нерешительно пожевал трубку.

— Можешь отказаться, я не заставляю тебя спускаться, — прошептал он мне.

Я отрицательно помотал головой. У меня как гора с плеч свалилась.

— Я должен спуститься. Я нужен Доктору.

Я ухватился за веревку. Морган схватил меня за запястье и сказал:

— Ладно, отправляйся к нему, но хотя бы не так.

Он обмотал меня веревкой вокруг пояса, так что теперь, спускаясь, я упирался руками в одну стену, а ногами — в другую. Это напомнило мне Санту — как он спускается по каминной трубе.

Потом отвесный туннель закончился, и я повис в воздухе, медленно покачиваясь. Я посмотрел наверх и увидел лицо констебля в рамке люка. Свет лампы отражался в его очках, делая его глаза абсолютно круглыми и слишком большими для его лица. Сейчас он был похож на сову больше, чем когда бы то ни было.

Затем мои ноги коснулись твердой поверхности, и человеческие кости тошнотворно захрустели под моими подошвами, когда я всем своим весом опустился на пол. Запах смерти и разложения был здесь так силен, что я закашлялся, а глаза заслезились. Я смотрел сквозь дрожащую пелену, как Доктор развязывает веревку у меня на поясе.

— Морган! — крикнул он наверх. — Нам понадобятся лопаты!

— Лопаты? — переспросил констебль. Его лицо было теперь очень далеко, почти невидимо в темноте. — Сколько?

— Нас здесь четверо, так что… четыре, Роберт. Четыре.

Уортроп взял меня за локоть и потащил вперед, тихо предупредив:

— Осторожно, не оступись, Уилл Генри.

Это помещение оказалось меньше, чем я предполагал — где-то четыре-пять ярдов в окружности. Стены его, как и стены крошечной площадки у нас над головами, были укреплены широкими деревянными досками, пропитанными влагой. На них были видны выбоины, вмятины и царапины. У подножия стен громоздились останки, иногда высотой в фут, словно штормом прибитые к берегу обломки. Не все жертвы ломали ноги во время падения, как предположил Кернс. Некоторые были в состоянии биться о стены и царапать их ногтями в тщетной попытке выбраться отсюда. Я представил их себе — бедных, отчаявшихся, приговоренных созданий, скребущих и царапающих бездушные доски за секунду до того, как чудовище выскочит из мрака и сомкнет свою пасть над их головой.