Обрученная с розой - Симона Вилар

– Сейчас, когда опасности позади, я хочу отдать дань памяти тем, кто начинал с нами путь, но кто не дожил до этой минуты. Тем, кто пал in medio vitae,[50]как гласит Священное Писание.

Все выпили и молча сели за стол. Лорд Фокенберг с бокалом в руке отошел в сторону и опустился в кресло у камина.

Поначалу за столом царила напряженная атмосфера. Никто не знал, как держать себя со столь знатной особой. Испытывала это чувство и Анна, пока ей не пришло в голову, что стоит отчасти возродить прежнего Алана. И она принялась вспоминать все, что произошло с ними в пути за эти дни. Слишком многое теперь объяснилось, слишком многое выглядело в ином свете. И вскоре поднялся хохот до слез. Но порой смех стихал, когда они вспоминали погибших товарищей или когда Анна рассказала, как покойный Бен Симмел единственный разглядел в ней женщину и предложил свою поддержку.

Сидя рядом с Анной, Филип не мог отвести от нее глаз. Анна чувствовала это и боялась повернуться к нему. Она шутила с Гарри и Джеком, собственноручно наливала вино в бокал Фрэнка, ласково улыбалась Оливеру, но к Филипу обращалась лишь мельком. Она ощущала его взгляд, который явственно разнился с тем, каким обычно рыцарь глядел на Алана Деббича. Это и пугало, и было необыкновенно приятно. Странное чувство. Возможно, именно этого она и добивалась, долго и тщательно выбирая платье и драгоценности, нервничая и браня служанок, требуя, чтобы они убрали под эннан ее рассыпающиеся, коротко обрезанные волосы, подвели брови и наложили на скулы румяна, чтобы придать лицу восхитительный оттенок утренней зари. Она долго стояла перед большим венецианским зеркалом, придирчиво осматривая себя, прежде чем сойти в зал трапез. Но теперь она была довольна.

А Филип Майсгрейв, глядя на это полное грации, оживленное и приветливое создание, вновь и вновь задавался вопросом – как мог он не распознать под грубой мужской одеждой всей этой очаровательной женственности и прелести? Рассматривая ее маленькую, как бы даже прозрачную ручку, он невольно вспоминал, как твердо эта рука управляет конем, как ловко обращается с арбалетом, как туго накладывает повязки на раны, и невольно дивился тому, сколько в ней силы. Святые угодники, да кто бы не ошибся, видя, как смело она держится во время любой схватки, как, приподнявшись на стременах, с гиканьем гонит коня, как по-мальчишески задорно шутит, насвистывает или как в дыму и копоти помогает бороться с огнем?

«Она удивительна», – подумал он.

Анна обратила к нему лицо. Ее чудесные глаза словно соперничали с блеском изумрудов на шее и длинных алмазных подвесок, вспыхивающих светлыми огнями.

«Она прекрасна», – решил он, вспоминая, как, обняв ее, засыпал при угасающем свете костра. Его сердце было переполнено нежностью.

В камине догорали угли, и лорд Фокенберг распорядился добавить дров. Все это время он держался в стороне, не мешая племяннице веселиться со своими спасителями. Разумеется, он считал поведение Анны предосудительным, совершенно немыслимым для девицы столь высокого положения, но делал скидку на то, что коль скоро она вынуждена была пойти на все эти уловки, чтобы спастись от Йорков, то пусть уж в последний раз потешится со своими попутчиками. Лорд Фокенберг пошел ей навстречу почти во всем, зная, как баловал и любил ее сам Уорвик. Но в голове его уже зрел план. Из беседы с племянницей он уяснил, что Майсгрейв везет тайное послание короля к графу во Францию. Что же это за послание, если Эдуард не решился отправить его с королевским курьером, окружил такой таинственностью и, кроме того, вверил рыцарю, который слывет лучшим бойцом в королевстве? Поначалу все это вызвало у Фокенберга лишь недоумение и жгучий интерес, но затем у него зародилось дерзкое намерение: заполучить письмо, узнать его содержание и самому решить, как поступить дальше. Как знать, не сможет ли он с помощью этого послания влиять на обоих могущественнейших людей Англии, глав враждующих партий – Делателя Королей и самого короля? Ну, а если ничего подобного в письме не обнаружится, то он всегда сможет представить это как стремление оградить высокородного кузена от праздных хлопот. В глубине души Фокенберг даже пытался убедить себя, что тем самым исполнит свой долг.

Он приблизился. Все невольно притихли, словно лишь сейчас заметив, что лорд-бастард все это время пребывал в зале.

– Час поздний, племянница, и, я полагаю, пришла пора вспомнить свое звание. Ступай к себе. Нам же с гостями предстоит еще беседа.

Первым побуждением Анны было подчиниться. Фокенберг исполнил все, о чем она его просила, и, хоть ей вовсе не хотелось спать, она была готова уступить. Она поднялась и уже хотела удалиться, как вдруг заметила взгляды, какими обменялись лорд Фокенберг и Майсгрейв. Взгляд дяди был пристальным и сосредоточенным, а Майсгрейв весь напрягся и взгляд его стал настороженным и острым, как клинок.

«У Филипа всегда такое лицо перед схваткой, – подумала девушка. Она покосилась на дядю. – Сегодня, когда я рассказывала ему о нашем нелегком пути, он страшно заинтересовался письмом, которое везет Фил. Я ничего не сумела толком объяснить, а он все выпытывал и выпытывал… Но что ему до этого письма? Ведь оно предназначено отцу. Неужели дядя что-то затевает? Нет, не может быть! Он же поклялся, что не причинит им ни малейшего вреда, наоборот – щедро вознаградит и обласкает».

Она колебалась.

– Я не собираюсь уходить, – наконец решилась девушка.

Фокенберг укоризненно покачал головой:

– Ты поступаешь как неразумное дитя, Нэнси.[51]Нам предстоит чисто мужская беседа.

– Ничего. Я еще не совсем отвыкла чувствовать себя Аланом Деббичем и желаю остаться.

Фокенберг возвел очи горе и вздохнул. В его планы вовсе не входило посвящать в свои планы эту взбалмошную девчонку. Однако ни на какие его увещевания Анна больше не реагировала. Она упрямо мотала головой, вцепившись в подлокотники кресла, словно желая показать, что ее не так-то просто отсюда выпроводить.

– Хорошо! – сердито отрезал Фокенберг. – В таком случае я попрошу вас, сэр Майсгрейв, уединиться со мной в дальнем конце зала, ибо некоторые юные леди не желают понимать, что бывают разговоры, не предназначенные для их ушей.

Филип молча поднялся и последовал за лордом в глубь зала, в сумрак, где они опустились в оконной нише в удобные покойные кресла. Фокенберг начал:

– Из слов моей милой племянницы я заключил, что вы являетесь тайным посланцем Эдуарда Йоркского и вам вверено письмо от него во Францию к моему кузену. Признаюсь, меня поразила такая секретность. Поразила и смутила. Что такого в этом письме, если оно препоручено вам, а не обычному гонцу? Я должен это узнать, ибо являюсь наместником графа и творю его волю, пока он за морем. Посему я настаиваю, чтобы вы вручили мне это письмо, а я уж решу, как с ним поступить. Что вы на это скажете?

Филип лишь скупо улыбнулся.

– Милорд, это говорите не вы. Вы ведь разумнее ваших слов, и я уверен, что как дворянин и человек благородной крови вы сознаете, насколько немыслима ваша просьба. Я исполню повеление Эдуарда IV, и ничто не может принудить меня нарушить данное королю слово.