Противоположности - Дарьяна Кадет

посторонних мыслей не избавишься, но хотя бы ненадолго отвлекаешься на лёгкий дискомфорт от встречи со стеной.

Зачем девушки плачут? Разве это проявление их слабости? Нет, эта влага необходима, чтобы внутренние терзания выходили с солью, и чтобы не сойти от мира с ума. Глупо считать слёзы проявлением слабости. Наоборот, слёзы — это сила. Выплакав горечь, очищается организм от шлаков. Появляются силы. Приходят решения. А если держать всё в себе — это психологическая ловушка, токсины которой оскверняют весь организм и разрушают мозговую активность, но, в первую очередь, страдает душа от отравления. А если душа и так покалечена, у неё совершенно отсутствует иммунитет на борьбу.

Николь Тёрнер не может плакать, и она уже давно чувствует разрушение. Сил нет. Веры нет. Так, может, тогда, она уже давно погибла? Пустые вдохи-выдохи Лишь призрачной оболочкой. Но призраки не чувствуют ничего. А по всему её телу разрастается боль, колкая и режущая. Почему ещё никто не создал обезболивающего от моральной боли? Она выпила бы всю упаковку и запаслась бы на годы вперёд, а потом сдохла бы от передозировки. Она так хочет не чувствовать ничего. Но мольбы не помогают.

Телефон завибрировал в правом кармане. Николь медленно потянулась и достала аппарат, смотря на неизвестный номер на экране. Кто может звонить в такое время?

— Слушаю, — вяло отвечает девушка.

— Мисс Николь Тёрнер? — раздался слишком официально голос молодого мужчины, заставляя девушку мигом напрячься и выпрямить спину, нахмурив брови.

— Да, это я.

— Сегодня были задержаны молодые люди, которые утверждают, что только вы можете внести за них залог. Некие Маркус Пэрри и Нэйтен Картер вам знакомы?

Николь чувствует, как истеричный смех сжимает горло. Она спускает смешок в кулак. Идиоты. Тупые идиоты! Она точно свихнётся с ними.

Глава 24

Кажется, здесь пахло заплесневелой тряпкой и чем-то ещё неприятным, вперемешку с растворимым дешёвым кофе, который постоянно пил охранник местной власти. Из-за всего этого хочется выйти наружу с удвоенным желанием, но решётки не пускали. Нэйтен мельтешил маячком перед Маркусом, шныряя то туда, то обратно, периодически бросая уничтожающий взгляд на офицера за его рабочим столом, заполняющим какие-то бланки, периодически помешивая в кружке кофе с молоком. Они бежали от одной проблемы, но так глупо и по-дурацки влипли в другую. Попасться на такой мелочи, как хулиганство из-за драки, когда едва могли получить приличный срок за нелегальные бои — просто сверх идиотизма. Да ещё Картер бесится из-за чрезмерного спокойствия Марка, которому только стоит сказать, кто его отец, так их сразу выпустят на свободу и, самое главное, приятно пахнущую, но этот сидит на лавке и лыбится довольно, что аж врезать охота… опять.

— Слушай, да сядь ты уже и успокойся, — всё же решается вклиниться в гоняемые мысли Нэйтена Марк, призывая сесть рядом, похлопав по свободному месту.

— Вот тебе лучше сейчас заткнуться, — дыбится Нэйтен, но всё же присаживается рядом с другом.

Друг хмыкнул:

— Да? А мне вот, наоборот, поболтать охота.

Нэйтен косится на друга, концентрируя внимание на его разбитой губе, и вздыхает. В нём буря всего, что аж страшно тратить лишний раз энергию на перепалки. Он устал. Сейчас глубокая ночь. Он в обезьяннике с другом, в котором, скорее всего, ранее уже сидели пойманные на трассе уличные бабочки и люди без определённого места жительства (кстати, раскрыт ещё один источник дурного аромата), и ждут хрен знает чего. Это много для одного дня.

Кто бы мог подумать, что именно во время драки в угловом доме маленькая собачка той-терьер безобразной наружности с выпученными глазами и вечно торчавшим языком наружу из-за дефекта по родовой матери решит не спать и лаем разбудит бдительную старушку-хозяйку, решившую тотчас вызвать участкового. Удивительно, как порой складываются обстоятельства. Не одно, так другое прилетит неожиданно и навалится бременем. Поэтому сохранить бы остатки энергии, когда уже тупо хочется упасть и не вставать.

— И какого хрена ты молчишь, когда можешь вытащить нас одним словом? — не сдержал он вопроса, который крутится у него с самого начала. Нэйтен косится на друга, продолжающего сидеть с умиротворённым (хоть и помятым) выражением лица.

— По-моему, мы в прекрасном месте, чтобы поболтать, — пропустив фырканье Нэйтена, Маркус улыбнулся. — Я знаю, что ты бесишься, и всё же у тебя есть вопросы, а я как раз готов дать на них ответы.

— Я не знаю, что ты задумал и в какую игру решил сыграть, но, честное слово, я въебу тебе ещё раз, Марк, если ты не объяснишься.

Бросив смешок и словив внимательный взгляд Нэйтена на себе, Марку так и охота сказать, что всё так банально находится на поверхности, но друг твердолобый осёл.

— Отвечу на первый вопрос, «какого хрена мы тут делаем»? Ждём Николь, — просто, как сказать о какой-то обыкновенной бытовой мелочи, сообщает Маркус под удивлённо приподнятые брови Нэйта. Вздохнув, Маркус продолжил. — Кажется, я стал понимать тебя. Николь слегка истерична и скептична, но она особенная. Может, даже странная, но всё же особенная. Когда её узнаешь ближе, в неё невозможно не влюбиться. Но её не так просто удержать. Выражусь грубо, но это как обскакать дикую кобылу. Хрен удержишься, если силёнок мало, — засмеялся Пэрри, под ухмылку друга.

— Уж мне-то не знать…

— В этом-то и твоя проблема, Нэйт. Ты вечно ходишь вокруг да около, при этом не предпринимая никаких целенаправленных действий, когда пора бы уже ухватить уздечку и пришпорить. Что тобой движет? Гордость? Но разве она так важна, если тебе дорог человек? Гордость — самая главная помеха в отношениях. Никогда не будет взаимопонимания, пока не устранишь все погрешности, и вы не научитесь слышать друг друга. В тебе сидит такая жуткая неуверенность, что без определённого «пинка» до тебя не дойдёт смысл. Мы с Ники друзья, — произносится с лёгким сожалением, но в действительности ничего, кроме дружбы, они бы с Николь друг другу ничего не дали, а большего и не надо. Есть такое понятие, когда не твоё. Не твоё не принадлежит тебе, а чужое трогать нельзя. Неправильно. — Но, пока я не вывел тебя на ревность, ты бы так и не признался самому себе, что она тебе нужна и не начал чертыханья. Просто сколько можно оттягивать себе яйца и отсиживаться на них? М?

Нэйтен нахмурился и сжал плотно челюсть, не зная, то ли врезать другу, то ли обнять. Он знает. Всё это он, чёт бы побрал, знает прекрасно, и каждое слово для него — новая порция правды, которой он страшится. Он смел в делах любых,