Смерть на брудершафт - Борис Акунин

У кого лучше маневренность — у «ньюпора-4» или «фармана 22-бис». Правда ли, что французы начали ставить на аэропланы радиопередатчик, а немцы придумали, как стрелять из пулемета через вращающийся пропеллер. Будут ли в добавку к «столовым» и «квартирным» платить «залетные» по количеству летных часов. Еще обсуждали какого-то Карасева, который раньше был лихой пилот, но после аварии потерял сердце и все норовит увильнуть от полетов.

Агбарян с важным видом рассказал, что на Путиловском заводе для летчиков разработан противопулевой доспех из какой-то особенной закаленной стали. Прикрывает главным образом задницу и соседствующие с ней важные места. Изобретение было горячо одобрено всеми обедающими. Кто из летчиков не боится получить пулю в мужскую область при обстреле с земли?

За соседним столом, где сидела публика постарше, слушали бывшего генштабиста Ланского, который за время обучения на курсах летнабов успел стать большим патриотом авиации.

— …Это, господа, черт знает что, — негромко говорил рядовой, хмуря брови. — Все наши беды объясняются вульгарной нехваткой средств. В других странах военные министерства тоже экономят на самолетах, но там передовая общественность понимает значение авиации и периодически устраивает сбор средств в помощь военному флоту. Я специально интересовался цифрами. Немцы за прошлое лето собрали по подписке семь миллионов. Французы пять. А наши думские демосфены патриотствуют только на словах. Известно ли вам, сколько дал сбор пожертвований для «Муромца», устроенный в Петрограде? Сотрудники Военного министерства расщедрились на 3 рубля 44 копейки. Служащие канцелярии императорского двора отвалили до кучи 59 копеек. О прочей, менее ответственной, публике и говорить нечего… Не собрать денег для такого дела! Ох, Русь-матушка… Поскупилась вооружить богатыря. Кто же тебя защищать будет?

Будто в ответ на сей риторический вопрос в клуб пошли четверо авиаторов, очевидно, явившихся прямо с аэродрома. Поздоровавшись, они направились к возвышению.

Новички с любопытством воззрились на экипаж воздушного корабля.

— Это и есть ваши небожители? — съязвил Агбарян, в его голосе звучала зависть.

— Мы тут все небожители. А также небоумиратели, — строго ответил опекавший пополнение казачий сотник из ветеранов.

Задал вопрос и Зепп:

— С папиросой — штабс-капитан Рутковский, знаю. А кто остальные?

— Молодой — это второй пилот, Митя Шмит. Повезло сопляку, — стал объяснять старожил. — На какой аппарат попал и к какому командиру! Усатый поручик — Георгий Лучко. Тот самый случай, когда не Георгий поражает змия, а змий Георгия — зеленый змий. Зато стрелок фантастической меткости, потому Рутковский его и терпит. Сзади, в гимнастерке, зауряд-прапорщик Степкин, механик. Уникум. Может исправить любую поломку прямо в воздухе.

Фон Теофельс так и вонзился в четверку взглядом. Ничего не упустил, ни малейшей детали. Тут любая мелочь могла пригодиться или, наоборот, помешать.

Отметил и марку папиросы у командира («Дюшес»), и сизый нос стрелка, и томик под мышкой у мальчишки (стихи Александра Блока), и аккуратно подшитый воротничок у механика (стежки явно сделаны заботливой женской рукой). При необходимости зрение гауптмана умело заостряться до невероятности, а уж слух и подавно. Искусством звукоуловительного концентрирования Зепп владел в совершенстве. Хоть до заветного стола было метров десять, не упускал ни одного слова.

Верно и то, что «муромчане» разговаривали между собой громко, оживленно, как и положено летчикам сразу после полета.

— Панна Зосенька, ваш Ромео и его верные друзья подыхают от голода! — крикнул сизоносый поручик через всю залу.

— Перестань, сколько можно, — укорил его механик.

Все сели, и неугомонный стрелок тут же прицепился ко второму пилоту, уткнувшемуся в книгу.

— Митька без своего молитвенника никуда. Почитай нам про незнакомку. Как это: «Чего-то там, пройдя меж пьяными, она глушит вино стаканами».

Он засмеялся, остальные улыбнулись — кроме Шмита. Тот буркнул:

— Очень остроумно.

Через столовую с тяжелым подносом, уставленным всякой снедью, плыла давешняя кельнерша. Черноглазый Агбарян оживился:

— Мадемуазель, я надеюсь, вы к нам?

— Зря стараетесь, — ухмыльнулся сотник. — Сердце красавицы оккупировано, да и рука уже обещана.

Кельнерша грациозно вспорхнула на ступеньку, стала метать, будто со скатерти-самобранки, мясные и рыбные закуски, соленые грибки, пирожки.

— Здравствуйте, пани Зося, — приветствовал ее Рутковский. — Право, вы нас балуете.

Когда у красотки освободились руки, она любовно поправила Степкину завернувшийся манжет, и невзрачный механик просиял счастливой улыбкой.

— Голубок с голубкой, — заметил Лучко, сунув в рот кусок ветчины. — Степкин, когда на свадьбе погуляем?

У того на всё был один ответ:

— Перестань, сколько можно.

Зося, мило закрасневшись, накладывала летчикам на тарелки. Интересно, что ни графина с водкой, ни бутылки с вином на обильном столе не было — только сельтерская да квас.

— Эх, господа, ничего б не пожалел, только бы на «Муромце» полетать, — вздохнул рядом с Зеппом парижанин Круглов, теребя пуговицу своей новенькой гимнастерки.

— И не говори, — с чувством поддержал его Теофельс (они все уже были на «ты»).

В голове у него от сосредоточенности всё вертелось и пощелкивало. Даже странно, что соседи не слышали того лихорадочного перестука.

Кельнерша шла мимо с пустым подносом, уронила на пол салфетку. Агбарян дернулся поднять, но проворный Зепп его опередил. Галантно подал, нарочно коснувшись полной ручки красавицы. Задержал взгляд на ее лице. Полька порозовела.

— Дзенькую, пан прапорщик. Спасибо.

Он попросил:

— Уроните что-нибудь еще.

Улыбаясь, она покачала головой и удалилась.

— Зря стараешься, Долохов. — Ветеран толкнул Зеппа в бок. — У пани Зоси со Степкиным сурьезный ррроман. Ты опоздал.

— Тогда пойду повешусь.

Под общий смех гауптман вышел из кантины.

Так-так, говорил себе он, так-так.

Если бы кто-нибудь сейчас видел лицо шпиона, поразился бы: оно меняло выражения и гримасы со скоростью быстро прокручиваемой кинопленки.

То делалось приторно-восторженным, то мизантропическим, то развязным, то застенчивым. Губы растягивались до ушей и сжимались в куриную гузку, поджимались и рассупонивались; глаза глупели и умнели, по-овечьи добрели и тут же сверкали злой иронией. Фигура и осанка тоже участвовали в маскараде. Гений перевоплощения ссутуливался, выпячивал грудь, расправлял плечи, скашивался набок, ни с того ни с сего начинал прихрамывать или потешно подпрыгивать на ходу.