Ребёнок от босса. Научи меня любить - Полина Довлатова

– Нет.

– О, ну слава богу, это вселяет надежду.

– Я буду говорить: “Любочка, Юлечка, ведите себя хорошо, а то ваш папа Глеб Викторович вас накажет.”

– Странные имена для пацанов. В школе будут по шапке получать, – ухмыляюсь.

– Пацаны может и будут получать. А наши дочки с такими красивыми именами – нет.

– Что-то я не помню, чтобы на скрининге нам говорили пол детей. Или ты знаешь что-то чего не знаю я?

– Не говорили. Но я чувствую, что у нас будут девочки, – кладет ладонь на уже немного выпирающий живот и, опустив глаза, улыбается. – Так вы так и не сказали, откуда ключи?

Млять, от её этого “вы” меня просто передёргивает. Как если кто-то ногтем по стеклу бы шкрябал. Раньше как-то не обращал внимания. А в последнее время просто как красная тряпка для быка.

– У хозяйки квартиры взял дубликат, – отвечаю и, не разуваясь прохожу в единственную комнату в этой коморке. – Где там твои коробки? Поехали уже из этого клоповника.

Чувствую, что она у меня за спиной снова поджимает губы, но на слово “клоповник” никак не реагирует.

– Сейчас Глеб Викторович. Мне только скотчем их нужно заклеить. Я не успела.

– Чёрт, ты издеваешься что ли, Александрова, – развернувшись, выпаливаю. – Можно за месяц привыкнуть к тому, чтобы называть меня просто по имени или нет? Сколько тебе времени надо? Год? Десять лет? Двадцать?

– Во-первых, не за месяц, а за неделю. Вы только неделю назад начали настаивать на неофициальном обращении. А во-вторых, вы мою квартиру назвали клоповником, а я вас Глеб Викторович. Один - один.

Резко разворачивается и пока я не успел ничего ответить уходит на кухню за скотчем.

Ох ты ж посмотрите на неё. Александрова у нас оказывается мстительная личность. Усмехаюсь, садясь на край её бывшей кровати и смотрю на четыре сиротские коробки, стоящие рядом на полу.

Не преуменьшала значит. Вещей у неё действительно катастрофически мало. И почему-то этот факт меня напрягает.

Чёрт, у меня сегодня вообще настроение с самого утра какое-то взвинченное. Внутри всего колошматит, как нарика на отходянках.

Чтобы как-то отвлечься, рассматриваю содержимое коробок, которое по большей части состоит из одежды и книг.

– Почему так мало вещей? За двадцать пять лет результат как-то так себе, – поднимаю голову, на вернувшуюся в комнату Инну.

Такое ощущение, что она забрала не всё, а только небольшую часть. Эта мысль моментально заставляет напрячься. Не думает же она, что я позволю ей вернуться обратно в это жилище хоббита? Нихрена. Когда Александрова переступит порог моего дома, другой альтернативы у неё уже не будет.

“Слууушай, а как ты дальше трахаться собираешься, если ты мать своих детей к себе в квартиру перевозишь? Специальное помещение для этих нужд арендуешь? Или отелями обходиться будешь? А ей потом трахаться можно будет?”

В голове назойливой мухой звучат слова Стаса. Чёртов мудак. У меня тот разговор всю неделю из головы не вылезает. И ведь понимаю же, что нет, не буду я ничего арендовать.

Не потому что меня напрягает присутствие Инны в моей квартире, а потому что я банально не хочу ни с кем трахаться. С её появлением как отрезало, млять. Так что спать я ни с кем не планирую. И отчётливо ведь понимаю, что и ей не позволю. Ни сейчас, ни после родов. Потому что моя. Моя женщина. Мать моих детей.

“Тебя поэтому повело. Потому что она такая, какую ты всегда хотел. И как бы ты не сопротивлялся, мозги всё равно кроет.”

Чёрт… твою же мать!

– У меня не мало вещей, – голос Александровой возвращает в реальность. – Просто я не люблю захламлённость и не покупаю лишнего. Это удел барахольщиков. Глеб Викторович, я… хотела с вами поговорить… – начинает осторожно.

Млять, ну начинается. Моментально напрягаюсь, поднимая взгляд на мнущуюся в шаге от меня Инну. Стоит, теребит в руках скотч и губу кусает. И эта картина мне, чёрт возьми не нравится. Я уже предвкушаю как из её пухлого рта сейчас польётся какая-нибудь очередная чушь на счёт того, что она не хочет въезжать в мою квартиру и чтобы я просто снял ей жильё где-нибудь по-соседству.

– Инна, жить ты будешь со мной, это не обсуждается, – грубо отрезаю, вставая с дивана и делаю шаг ей навстречу.

– Во-первых, не с вами, а у вас, – поправляет, на удивление не отступая назад, как это обычно у неё бывает. – А во-вторых, я не об этом, я… об Оксане хотела поговорить.

– О какой нахрен Оксане? – выгибаю бровь.

– Ну… – снова начинает мяться и кусать губу. – О Севастьяновой Оксане, из айти отдела… вы её вчера уволили за то, что она…

– За то, что она оскорбила мою женщину, – договариваю вместо неё, начиная раздражаться. – Дальше что?

– Я не ваша женщина, Глеб Викторович!

Млять, мне этого Глеба Викторовича из неё хочется просто раз и навсегда выбить!

– Дальше что, Инна? – игнорирую последнюю реплику.

– Я хотела вам сказать… может не стоит так жёстко… Она вчера плакала в туалете… я слышала…

– И тебе её конечно стало жалко, – закатываю глаза.

– Да стало, – хмурится. – Глеб Викторович, ну пожалуйста. Уж я-то не понаслышке знаю, как сейчас тяжело найти работу…

– Она уволена, Инна, это вопрос решённый, – начинаю конкретно закипать. – И если ты ещё раз назовёшь меня Глебом Викторовичем, клянусь ты об этом пожалеешь.

– Почему вы такой жестокий?!

– А почему ты такая святая? Тебе нимб на череп не давит? Всё, Инна, разговор закрыт я сказал! – повышаю голос, начиная уже капитально злиться. – Если будешь людям спускать с рук такое обращение к себе, то об тебя всю жизнь все будут ноги вытирать, Инна. И жестокость тут не причём. Тебе всё понятно?

Тяжело дышит, снова поджимая пухлые губы.

– Всё, понятно, Глеб Викторович, – выпаливает, разворачиваясь ко мне спиной.

Ну всё, мать твою, сама напросилась. Она у меня этого Глеба Викторовича раз и навсегда забудет.

Хватаю Александрову за руку, и рывком дёрнув на себя, впиваюсь поцелуем в её искусанные губы.

________________________________

Девчата, а я (Полина)