Песнь Валькирии - Марк Даниэль Лахлан

Что-то пробежало мимо них, мелькнуло темное тело, а затем исчезло в тумане. Солдат взмахнул мечом, но рассек только влажный воздух.

Опять раздался вой, но уже позади них. Норманны перекрестились и сели на лошадей. Тола тоже перекрестилась, но солдат покачал головой, не веря в ее молитвы. Они двинулись вверх по крутому склону.

Туман двигался и змеился вокруг них. Она различала в нем тени, очертания и что-то более осязаемое, чем просто тени. Что-то замаячило в тумане, вертикальное, похожее на человеческую фигуру. Норманн спешился и вложил стрелу в лук. Ему понадобилось три попытки, чтобы попасть. Стрела громко ударилась обо что то твердое.

— Камень, — сказала Тола.

— А?

Лучник исчез в тумане, держа лук наготове. Вот он рассмеялся и позвал остальных. Они приблизились, и Тола увидела остатки ворот.

Еще одна тень мелькнула в тумане. Раздался голос, норманн что-то крикнул и взмахнул рукой. Из мрака показались лошади. Еще больше норманнов, намного больше — двадцать, тридцать, и еще больше за ними.

Они выехали вперед, чтобы поприветствовать приезжих восторженными криками.

Бородатый, богато одетый норманн подъехал к ней. У него была улыбка победителя.

— Этот холм, — заговорил он, медленно произнося каждое слово. — У меня здесь магия. — Он ударил себя в грудь. — У той воды. Лед вошел в меня. Заставь ее действовать.

Тола чувствовала его внутреннюю дрожь, которую он старался спрятать от своих солдат, чувствовала его нерешительность.

— Мы должны идти к утесу Блэкбед, — сказала она.

Гилфа бежал, чересчур большие башмаки болтались на ногах. Позади слышался шум боя. «Они схватили девушку, — подумал он, — и, наверное, угрожают ей за то, что Луис убил их товарищей. Их братьев».

Когда волка рядом не стало, руны вернулись, но он боялся взглянуть на них. Гилфа споткнулся и упал. Туман плотно обтекал его, и он подумал, что, возможно, упал бы со скалы, или сбился бы с пути, или угодил бы в болото, если бы бежал быстрее.

Он довольно долго лежал, стараясь уловить какое-либо движение, особенно по направлению к нему. Собака все еще лаяла, но он слышал удаляющийся стук копыт. Кажется, они не стали его догонять, но он не был в этом уверен и поэтому не поднялся с земли.

Гилфа помнил предупреждение богов не пользоваться рунами, но, как всякий посыльный, доставляющий интересную посылку, он не смог удержаться, чтобы не пощупать и не ощутить их в своем сознании. Они вызывали в нем тошноту. В источнике руны звенели и шелестели. А здесь они резко и недовольно кричали, словно лошадь, слишком долго простоявшая в стойле; они терлись друг о друга, как разбухшие ворота о грубый камень, они дышали, как дышат больные, одержимые лихорадкой. От их нетерпеливости по телу бежали мурашки и ему хотелось быть где угодно, но только не здесь, на склоне холма.

Его стошнило непонятно почему — или от съеденной человечины, или от магии внутри него, или от страха, а может, от облегчения. И что сейчас? Какая дорога безопасна? Он подождал еще день, болезненный свет рассветной руны согревал его, но заставлял чувствовать себя больным. Через два дня он услышал шум у входа в пещеру, грохот, словно упал камень, и увидел Луиса, стремглав выбежавшего наружу. Сначала Гилфа решил окликнуть его, но, увидев, что хозяин движется, низко припав к земле, быстрыми неравномерными скачками, ощутил пробежавший по спине холодок. Теперь он боялся всех и вся и проклинал свой страх. Но много смелых уже погибло. А он все еще жив.

Он рискнул подняться на колени. Вокруг ни души. Туман окутал холм, и внизу, в долине, Гилфа не увидел всадников. Поэтому он двинулся вниз по склону.

Наступила ночь, и он засомневался, что норманны или Луис вернутся сюда. Ветер задул сильнее, посыпался мелкий град, словно бесчисленные крошечные копья, летящие с севера. Он замерз, но когда в надежде согреться вспомнил о дневной руне, к горлу вновь подступила тошнота.

Он спустился к входу в пещеру и сразу заметил отодвинутый камень. Это его озадачило, он сел и долго думал над этим. Наконец Гилфа вошел внутрь. В тусклом свете он разглядел тела — новые тела. Возможно, он найдет добычу? Ему нужно было что-нибудь, чтобы выторговать себе путь к спасению. Куда — он не знал и не хотел думать об этом.

Он вошел. Вот труп мужчины. На нем только волчья шкура, а на шее камень! Как странно. Он внимательно осмотрел мертвое тело. Это был не Луис, конечно. Гилфа развязал бечевку, на которой болтался камень, и поднял его. Грубо выточенная голова волка. Он повесил камень себе на шею, прижал его к коже, как обычно делал Луис. И тотчас руны внутри него затихли, их нестройное тошнотворное журчание прекратилось.

Так вот в чем секрет камня! Он заглушает магию. А сможет ли он заглушить проклятие, наложенное на него? Кажется, да.

Теперь он чувствовал себя лучше, но начал замерзать. Он взял волчью шкуру и закутался в нее с головой. Он бы остался в пещере — тут есть кремень и достаточно сухого хвороста, чтобы развести огонь.

Его беспокоили тела. Вытащить их наружу — значит привлечь чье-то внимание, а оставить здесь — сойти с ума. Он до сих пор чувствовал привкус жира отваренных конечностей, их запах, плавающий в пещере, вызывал головную боль. Надо их убрать.

Он вытащил трупы наружу и спрятал так тщательно, насколько смог. У него не было сил смотреть на тела детей и их матери. Остальные его не беспокоили.

Гилфа сидел в пещере и плакал. Взяв руны и поев человечины, он чувствовал, что переступил границу, и сейчас хотел перешагнуть обратно, чтобы опять стать тем, кем он был до безумия в источнике и совершенной им мерзости в пещере. Он слышал, что люди привыкли к убийствам и резне, но знал, что не сможет так жить. В глубине души он был очень добрым человеком и хотел, чтобы его оставили в покое, с его козами и овцами. Он готов был поклясться задницей Одина, что не смог бы убить даже их, просто не вынес бы этого.

Ночь была такой уютной, какой давно не была, хотя одеяла были так себе. Но от огня шло тепло, да и шкура волка тоже грела. Гилфа усмехнулся, подумав, как он богат в своем украденном наряде. Вот бы вернуться сейчас обратно, в Норвегию, вершить там великие дела, быть любимым. На земле в пещере лежал кривой меч. Он поднял его и стал изучать лезвие. Никогда раньше он не видел такой красоты и не держал в руках ничего более острого. Он нежно провел пальцем по лезвию и понял, что одно легкое неловкое движение — и он порежется.

«Нужное оружие». Хм. Что бы это значило?

Мысль о боге в колодце теснилась неподъемной тяжестью в его голове; правый глаз воспалился, словно он долго спал на сквозняке. Бог обманул его, хотя, впрочем, чего было ждать от Доки, лживого кузнеца? Он не верил, что бог желал ему зла. Если бы это было так, он был бы мертв. Гилфа задремал, и ему приснилось, что он падает в источник. Он тут же проснулся, оперся рукой о пол пещеры, словно иначе мог уплыть. Ему часто казалось, что снаружи доносятся голоса, и старался вжаться подальше в тень. Он оставил костер затухать, предпочитая замерзнуть, чем быть пойманным.