Норби - Андрей Валентинов

— Все равно бы уехала, герр Корд. Западное полушарие слишком тесно для двух женщин и одного мужчины. Я задыхалась, когда видела ее счастливое лицо. Странно, что я говорю об этом вслух, но меня только что раздели и изнасиловали у тебя на глазах, так что. Все равно!

Я постарался улыбнуться.

— Рыцарь из меня, конечно, не получится, фройляйн Фогель, но я с удовольствием пристрелю старую грымзу у тебя на глазах. Некоторые вещи лучше вслух не поминать.

— Даже так? — ее глаза блеснули живым огнем. — Выходит, твоего друга не просто перевербовали? Это лишь начало истории.

Я глубоко вздохнул. Графиня только намекнула, краешком, легким касанием. Но я-то понял.

— Кстати, «фройляйн» и «ты» в одной фразе — нонсенс. Имя лишний раз слышать не хочу, так что зови по фамилии. А то, что ты не Джонас, а Норби, я поняла почти сразу.

Взяла стакан, выпила одним глотком, ударила донышком о скатерть.

— Ты мне и сегодня приснишься. Черное подземелье, луч фонаря, твое лицо, голос, твои руки на моем теле. Но самое страшное — просыпаться и понимать, что ничего не кончилось.

Надо было что-то решать, и я решил.

— Снимаю тебя с операции, Фогель. Завтра едешь в Париж, идешь в посольство, и тебя отправляют в Штаты. Месяц в клинике, а потом занимайся своими эмигрантскими делами. Восточное полушарие слишком тесно для двух психов, мечтающих друг друга придушить.

Мухоловка встала, шагнула ближе. Я тоже поднялся, чувствуя, что слова теперь уже ничего не значат. Они просто наклейки, этикетки на бутылках. Чтобы понять вкус, нужно омочить губы.

— Ты настолько меня боишься, Норби?

Запах вина, запах крепкого табака, запах Анны Фогель.

* * *

— Сейчас ты допьешь свой стакан — и будешь молчать до утра, иначе просто не проснешься. Но вначале я спрошу у главного американского шпиона: зачем ты врал о своей жене? Марсианский ранец — почему?

— Вероятно потому, что я представляю свою жену приблизительно так.

— В номере свет не включай, достанешь фонарь — тот самый, из подземелья. Какая же ты все-таки сволочь, Норби!

— Я знаю.

Фонарик лежал на самом дне чемодана. Я вытряхнул все вещи и ударил белым лучом в стену. Ее рука поймала огонь, пропустила сквозь пальцы.

— Можешь выключать, я уже все представила. Вдруг теперь я увижу другие сны?

* * *

Все идет не по плану. Не по плану идет все. Идет все не по плану. Он был одиноким ковбоем, отважным, надежным, простым, и храброе, верное сердце он отдал глазам голубым. Леграна поймали точно так же, он был живым человеком. Он был живым.

* * *

Рассвет пришел слишком быстро. Солнечный отсвет упал на подушку, и Мухоловка поспешила закрыть глаза.

— Можешь говорить, — разрешила она. — Но говорить — не значит убегать. А лучше закрой шторы.

Когда в комнате вновь стало темно, Анна села на кровати, откинула со лба липкие от пота волосы.

— Сейчас скажу какую-нибудь глупость, о которой стану жалеть всю жизнь. И не думай, что я тебя простила.

— Уже сказала, — я сел поближе, обнял ее за плечи. — Мне разве требуется твое прощение? Ее губы скользнули по моей щеке.

— А можно я на миг поверю, что требуется?

* * *

Как вычислили Леграна, я догадался сам. Он слишком часто звонил в посольство, порой и забегал просто пообщаться. То, что американский гражданин контактирует с посольством, дело обычное, но весь вопрос в том, кому он звонит и с кем общается. У французов в Вашингтоне тоже есть посольство, в нем — атташе по культуре.

За Леграном стали присматривать. Адди раскошелился на лучшего психолога, и тот очень постарался. Женщина, с которой познакомили моего друга, стала для него идеалом, сбывшейся мечтой. Фотографии я видел и был здорово разочарован. Дьявол, который сидит в каждом из нас, порой близорук.

Остальное — дело техники. Будь Легран роботом из пьесы Чапека, он бы сумел разглядеть и вычислить порог, за которым поджидает измена. Но он был человеком.

Я тоже человек, мне проще сказать «Не верю!» и закрыть глаза, прячась, как Мухоловка, от солнечного света. Но я не дал слабины и велел разработчикам подготовить операцию по проверке. Анна Фогель тоже в ней участвовала, но вслепую, не зная, на кого идет охота.

Месяц назад я уже твердо знал, что Николя Легран — предатель. Документы лежали у меня на столе, я перекладывал их с места на место, перечитывая в сотый раз. Заявление об отставке начальство не приняло. Фогель права, самое страшное — просыпаться и понимать, что ничего не кончилось.

Вдали, за знакомой равниной Темнел свежий холмик земли… Туда опоздавшего Джека Печально друзья отвели.

Панна Сокольницкая. — Несколько блестящих кнопок. — Пиф-паф! — У гестапо — Длинные руки. — Девятый круг. — Таблетка кофеина. — «Однажды пришел он с охоты». — От одного кита к другому.

— Герои обороны Гродно и Бреста! Защитники Белостока и Львова! — надрывался диктор. — Их подвиг навсегда останется в памяти польского народа. Вечный враг с Востока не прошел, наши силы растут и крепнут, близок час полной и окончательной победы. Поляки! Защитим наш дом!..

Антек поморщился и выключил радиоприемник. Когда увидел его на столе очередной камеры, очень обрадовался, но слушать оказалось совершенно нечего. Лондон и Берлин заняты своими делами, им не до Польши, Москва, словно забыв о войне на западных границах, вещает об успехах под Номонганом, где героический комбриг Яковлев раскатал своими танками две японские дивизии. А на варшавской волне — сплошная барабанная дробь и заклинания. «Еще Польша не погибла, если мы живем! Что враги у нас отняли, саблями вернем!.».[41]

Музыка почему-то раздражала. Душа просила тишины.

Камера на это раз выглядела почти как гостиничный номер, однокомнатный, со всеми удобствами, с молитвенником на прикроватной тумбочке и плюшевыми шторами. Только в гостиницах не врезают в окна решетки и не ставят караул у дверей.

Обжиться не дали, только и успел, что сходить под душ — смыть тюремную хлорку. Так с мокрыми еще волосами и отвели на допрос. Мурыжили часов шесть, стенографисты менялись, пан поручник пил кофе чашку за чашкой и хмурился. Потом отпустили ненадолго — радио послушать. И снова в кабинет. Однако на этот раз пан поручник не явился, ни первый, ни второй. Зато пришел сам пан майор Орловский.