Растление великой империи - Владимир Максимов

Или: «Вчера на съезде сидел в 6-м или 7-м ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пошел к нему, взял его в передние ряды (рядом со мной было свободное место). Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А он стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимали с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» — и потом расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко, заслоняет его!» (на минуту)» Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью…»

Заметьте, все это говорилось не Сурковым и Павленко со товарищи и не для посторонних ушей, не на людях, не на показ «иудейска страха ради», а наедине, между собой, келейно, в полнейшем самоумилении. Согласитесь, у них, принимая во внимание характер их тогдашних взаимоотношений, не было и не могло быть никаких лукавых соображений, чтобы обманывать друг друга или обоюдно тешить себя иллюзиями во имя элементарного самосохранения. Убежден, они были абсолютно искренни в тех своих трагических заблуждениях.

К сожалению, очарование тотальной властью, политической силой, мощью тирании всегда было свойственно российской (впрочем, не только российской!) интеллигенции. Пагубное это очарование тяготеет над нею на всем протяжении ее истории. Вспомните хотя бы Платона, Сенеку, Моора, Гегеля, Давида, Паунда, Гамсуна, Селина, Сартра и еще многих и многих. Да, разумеется, как правило, интеллигенция сама дорого платила за этот роковой для нее соблазн, но, увы, еще дороже платили за него миллионы и миллионы тех безымянных, кого она при этом соблазнила.

Так что ее расплата за грехи чаще всего оказывалась далеко не эквивалентной содеянному.

В качестве наглядного примера позволю себе привести лишь несколько образчиков такого самоочарования из новейшей нашей истории. Начнем со славословий по адресу Керенского:

«Когда крик Вашей наболевшей скорбной души призывает взбушевавшиеся страсти к высшей духовной дисциплине, к той прекрасной свободе, которая вместе с даром широких прав предъявляет и требования тяжелой ответственности, тогда в Вашем лице перед нами воплощается идеал свободного гражданина, какого душа человечества лелеет на протяжении веков, а поэты и художники мира передают из поколения в поколение. Тогда мы переживаем то высокое счастье, в котором сливаются воедино гражданин и художник».

Хотите познакомиться с авторами? Пожалуйста: Владимир Немирович-Данченко и Константин Станиславский.

А вот и вдохновенная Зинаида Гиппиус:

«Александр Федорович оказался живым воплощением революционного и государственного пафоса. Обдумывать некогда. Надо действовать по интуиции. И каждый раз у него интуиция гениальная».

Живые классики тоже не промолчали. Куприн, по милости своего кумира еле унесший вскоре ноги из России, буквально захлебывался тогда от сервильного восторга:

«Среди голосов единомышленников и соратников яснее всех слышен его голос. Это голос попранной правды, страстной ненависти и горячей любви. Как будто бы один человек вмещает в себе боль и всю обиду великой, но угнетенной страны. Как будто бы в его груди бьется само сердце народное и в жилах его пульсирует народная кровь. (…) Во все времена и у всех народов в годины тяжелых испытаний находился тот непостижимый и непосредственный душевный приемник, тот божёственный резонатор, тот таинственный выразитель воли народной, что я называю живым, бьющимся сердцем народа».

Может быть, вы думаете, что дремали поэты, ничего подобного! Поэты вели свои сольные партии еще вдохновеннее:

Ты жжешь сердца глаголом вещим,

Восторгом пламенным своим,

И перед будущим зловещим

Твой гордый дух неукротим.

Сам гражданин,

Ты видишь в русских

Не взбунтовавшихся рабов,

Не себялюбцев, злых и узких,

А стойких граждан и борцов…

Это небезызвестный в те времена Оленин-Волгарь.

А вот его современник А. Рославцев:

Пусть будет наклеен Петром и Панкратом

На стенку в избе твой лубочный портрет.

Пусть бабка слепая расскажет ребятам

Как сказку быль наших неистовых лет.

А всего и пробыл-то Александр Федорович у власти чуть более полугода. Представьте же себе, до каких геркулесовых столпов доросла бы эта лакейская дичь, пробудь он в своем кресле наподобие Сталина лет тридцать с лишним!

Затем наступила очередь Ленина. Думается, мне нет надобности цитировать здесь Горького, Блока, Маяковского, Пастернака, Есенина, Мейерхольда, Тимирязева и целой армии других, еще более восторженных.

О Сталине мы уже побеседовали. О дифирамбах Брежневу даже вспоминать не хочется, уж слишком тошнотворно.

Об Андропове и поныне слышатся ностальгические голоса. А приход Горбачева архидемократическая Татьяна Толстая обессмертила с присущим ей категорическим лаконизмом: «Если Горбачев убьет кого-нибудь для блага страны, я скажу: правильно сделал!»

Ау, где вы теперь, неукротимая воительница, кто вам целует пальцы, когда Михаилу Горбачеву действительно необходима духовная и политическая поддержка? Хотя догадаться нетрудно: вы снова там, где раздают казенные пряники, поскольку сегодня Михаил Сергеевич больше такой раздачей не ведает.

Что же касается нынешних времен, то тут наши «властители дум», надо отдать им должное, превзошли самих себя. Всего в течение трех с небольшим лет, они ухитрились провозгласить своего нынешнего президента, не вяжущего лыка и не способного грамотно произнести два слова кряду, Петром Первым в политике, Львом Толстым в литературе, Маргарет Тэтчер в экономике и вскоре, судя по всему, учитывая его заслуги в своеобразной аранжировке «Калинки-малинки», назначат его в наследники Глинки и Мусоргского в музыке. Не зря же наиболее сметливые из них уже спроворили своему герою прижизненный музей на его родине. Страшно подумать, что ожидает нас на этом пути, ежели, не дай Бог, он продержится на своем месте еще лет эдак с десяток. Просыпаться будем с песнями «о Ельцине мудром, родном и любимом», а засыпать под ту же «Калинку-малинку» в его собственном исполнении.

Но главная трагедия даже не в этом, все мы всего лишь грешные люди, нам всем свойственно горько заблуждаться и совершать непоправимые ошибки. Недаром же сказано: «кто безгрешен, пусть первым бросит камень в согрешившего». Далеко не в последнюю очередь я отношу это и к самому себе.