Кавказская война. В очерках, эпизодах, легендах и биографиях - Василий Потто

Прождав напрасно некоторое время ответа на свое письмо, Корганов, вместе с Ибрагим-беком Корчагским, отправился в Аварию, где он еще не был. В Хунзахе, во дворце Нусал-хана, в это время шли празднества. Вернувшиеся из Петербурга депутаты привезли с собой Георгиевское знамя народу, подарки членам ханского дома и бесконечные рассказы о величии и щедротах русского государя. Казалось бы, что это был наилучший момент для привлечения аварцев на нашу сторону; но, к сожалению, политические обстоятельства и здесь уже сложились не в нашу пользу. Авария была раздираема внутренними смутами, невольной причиной которых являлся все тот же совладелец в части Аварии – Сурхай-хан, от которого честолюбивая ханша Паху-Бике никак не могла отделаться; с другой стороны, слух о намерении Паскевича пройти с войсками из Кахетии в Дагестан тревожил аварцев опасением, чтобы русские не утвердились навсегда в стране, столько веков гордившейся своей независимостью; а к этому прибавилось еще и личное раздражение их против самого Корганова. При таких условиях даже хунзахская победа не могла восстановить того уважения к преданному России ханскому дому, которым пользовались некогда могущественные владетели Аварии; при общем недовольстве шариат свободно продолжал распространяться по аварским селениям и даже закрался в Хунзах, где образовалась партия, враждебная России, уже при самом дворе. Во главе ее стали ханша Гихили и старый Али-бек, воспитатель Нусал-хана, имевший огромное влияние на своего питомца. Деятельность этой партии выразилась прежде всего в недружелюбных отношениях к Корганову. Суровый Али-бек взволновал народ и, опираясь на слух, что вслед за Коргановым идет русское войско, арестовал Ибрагим-бека в своем собственном доме. Вмешательство ханши Паху-Бике заставило его освободить дагестанского владельца; но зато угрозы Али-бека перешли на самого Корганова. Он велел сказать ему, что «если русские и прибыли сюда благополучно, то еще неизвестно, как они выедут из Аварии». Положение Корганова действительно становилось уже небезопасным. К его счастью, как раз в это время получен был давно ожидаемый ответ Кази-муллы, который, так сказать, позволял ему отступить из Аварии с честью. Кази-мулла писал, что удивляется, в чем могут обвинять его русские, когда он не сделал им никакого зла, и просил Корганова дать ему свободный пропуск в Мекку, где полагал окончить жизнь свою у гроба пророка. Корганов поспешил в Дженгутай, чтобы при помощи мехтулинского хана устроить свидание с Кази-муллой, и на пути едва сам не поплатился жизнью. Около Гоцатля за ним погналось человек триста конных аварцев, и если бы Корганов случайно не попал на брод через Аварское Койсу, то был бы истреблен вместе со своим конвоем.

В Дженгутае Корганова ожидало новое разочарование: он убедился, что Кази-мулла его обманывает, и не только не думает о поездке в Мекку, но, напротив, укрепляет Гимры, ведет переговоры с чеченцами, и даже послал несколько мюридов в самый Хунзах, чтобы склонить упрямую правительницу Паху-Бике присоединиться к нему во имя религии. Ханша известила об этом Корганова. «Кази-мулла, – писала она, – желает со мной примириться, и если я успею уговорить его на свидание, то, угостив, надеюсь окончить его жребий. Когда же не успею я в сем предприятии, то есть у меня в Унцукуле десять человек приверженцев, да пять в Белоканах, на которых я могу положиться. Они несколько раз ко мне приезжали, предлагая свои услуги, и брались исполнить все предложения, какие только будут им сделаны, даже если бы они сопряжены были с опасностью для жизни».

Вопрос шел только о деньгах, так как ханша просила сто туманов – тысячу рублей серебром. Корганову показалось, однако же, выгоднее отдать все предприятие в руки мехтулинского хана, которому можно было заплатить не червонцами, а двумя-тремя деревнями из числа шамхальских владений. Хан согласился и со своей стороны подыскал одного беглого казанищенского бека, Хасбулата, который обещал ему доставить Кази-муллу живого или мертвого. Хасбулат действительно отправился в Гимры, но там и остался, открыто перейдя на сторону имама. Дело, таким образом, получило полную огласку, и после того – как писала ханша Паху-Бике – не находилось уже ни одного человека, который взялся бы за это предприятие и за пятьсот туманов.

Раздосадованный неудачей, Корганов в оправдание себя постарался огулом очернить перед Паскевичем всех дагестанских владетелей. В этом отношении он был отчасти и прав, так как искренности действительно не было ни в ком, – все действовали прежде всего в своих видах и интересах. Нет сомнения, что все эти лица были нам преданы только потому, что это одно и обеспечивало их династические интересы; но в то же время, не видя над собой твердой руки, которая направляла бы их действия к одной определенной цели, они неохотно шли против общего течения и разными поблажками старались обеспечить свое положение и популярность в народе. Был, например, такой случай. Во владениях Аслан-хана Казикумыкского проживал в то время известный мулла Магомет Ярагский, первый бросивший в толпу семена нового учения. Паскевич приказал арестовать его и доставить в Тифлис. Мулла был схвачен, но с дороги бежал, и Аслан-хан постарался не только выгородить конвойных, но и самого бежавшего. Он писал генералу Краббе, что сожалеет о случившемся, «ибо мулла Магомет сделал бы лучше, если бы сам явился к русским, которые убедились тогда бы, что этот человек есть образец добродетели, отказавшийся, подобно христианским монахам, от света, не желающий почестей и не делающий никому зла…». Нет сомнения, что побег ярагского проповедника произошел не без тайного участия самого Аслан-хана, но подозревать его в умышленном покровительстве мюридизму нельзя уже потому, что Аслан-хан был слишком умен, чтобы не понять, чем грозит ему самому новое учение, упраздняющее светских владетелей.

Невозможность заманить Кази-муллу в расставленные сети и еще большая невозможность наемным убийцам проникнуть в его убежище, сторожимое верными мюридами, заставили Корганова действовать несколько иными путями. Он остановился на мысли привлечь к ответственности весь койсубулинский народ, так как мятежные Гимры, одно из важнейших койсубулинских селений, служило родиной Кази-муллы и колыбелью его учения. Нужно было сыскать благовидный предлог. Как раз в это время койсубулинцы изъявили желание иметь своим правителем младшего сына шамхала Абу-Мусселима. Желание это в народе, свободном и испокон веков управлявшемся своими старшинами, действительно было несколько странно и даже загадочно. Теперь, по близком изучении Дагестана, мы можем сознавать ясно, что койсубулинцы действительно были в трудном положении: с одной стороны, находясь в центре населения, охваченного мюридизмом, им необходимо было идти вслед за окрестными обществами по течению, а с другой – у них так же не хватало пахотной земли для половины народа, как и в других центральных племенах этой горной страны, которые только из-за куска насущного хлеба обрабатывали с величайшими усилиями свои голые скалы. Загородив от Дагестана своими отрядами Грузию, долину Терека, Кубинское и Ширванское ханства, куда искони дагестанский народ совершал свои набеги, чтобы пополнять недочеты в своем хозяйственном бюджете, русские тем самым отнимали у него необходимые средства к существованию. По этой причине нагорные жители, имевшие земельные угодья на плоскости, вынуждены были при данных обстоятельствах особенно дорожить ими. Дополнительные пахотные поля койсубулинцев были в пределах шамхальства. Отсюда понятно, что в случае присоединения своего к мюридам Койсубу лишалось этих полей. Им оставалось, таким образом, или привлечь к мюридизму самих шамхальцев, или же установить в своей среде ханство, с лицом во главе из шамхальского дома. В этом, вероятно, и заключался секрет желания их иметь своим ханом Абу-Мусселима. Если бы мы знали в то время, что мюридизм и ханская власть взаимно друг друга исключали, то нам гораздо политичнее было бы исполнить желание Койсубу, – но не это нужно было Корганову. Койсубулинцам было отказано под тем предлогом, что вражда Абу-Мусселима к шамхальскому дому и его сношения с Кази-муллой не были тайной и служили плохим ручательством за спокойствие в койсубулинском обществе. Отказ этот несколько взволновал койсубулинцев, а Корганов не замедлил воспользоваться этим случаем, чтобы потребовать от них покорности. Он рассчитал, что если в его руках очутятся аманаты, то уже нетрудно будет заставить койсубулинцев выдать нам и самого Кази-муллу вместе с его сообщниками. И вот двести человек койсубулинских старшин, кадиев, мулл и эфенди прибыли в деревню Эрпели и просили Корганова приехать туда же для личных переговоров. Но Корганов сам не поехал к нему, а командировал того же Абу-Мусселима. Эта порученность Абу-Мусселиму, которого сам же Корганов подозревал в сношениях с Кази-муллой, положительно подходила к деянию «подлития масла на потухающий огонь», так как она не только облегчала заподозренные сношения Абу-Мусселима с приверженцами имама, но прямо их устраивала.