Гиляровский - Алексей Митрофанов

— Дорогие товарищи, за вами речь.

И указывал на кого-нибудь, не предупреждая, — приходилось говорить. А художник Синцов уже сидел за роялем, готовый закончить речь гимном… Скажет кто хорошо — стол кричит:

— «Орла!»

Кубок пьется под музыку и общее пение гимна «Недурно пущено».

Утро. Сквозь шторы пробивается свет. Семейные и дамы ушли… Бочонок давно пуст… Из «мертвецкой» слышится храп. Кто-то из художников пишет яркими красками с натуры: стол с неприбранной посудой, пустой «Орел» высится среди опрокинутых рюмок, бочонок с открытым краном, и, облокотясь на стол, дремлет «дядя Володя». Поэт «среды» подписывает рисунок на законченном протоколе:

Дочь «дяди Володи» писала: «Интересны бывали „среды“ на первой неделе поста. В эти дни, кроме художников, собиралось много актеров. В таких случаях Владимир Егорович шел на грибной рынок, который открывался на первой неделе поста в Москве на Болоте (там теперь памятник И. Е. Репину), и сам выбирал необыкновенной величины редьку, какие-нибудь особенные рыжики и редкого засола капусту. Редьку, которая поражала всех своими размерами, водружали посредине стола на блюде, специально к этому заседанию „среды“ кем-нибудь из художников разрисованном. В то время как художники еще работали, кто-нибудь садился за рояль, чаще всего это был художник Синцов. Поиграв немного, он вдруг брал несколько чрезвычайно сильных аккордов, и, выждав, пока последние их звуки замирали, Синцов начинал в очень веселом темпе лезгинку. Тут уж все головы обращались к художнику Гугунаве, и его хором просили: „Князюшка, милый, попляши“. Художники оставляли свои карандаши и краски, гости — разговоры, стол отодвигался к стене, и под общие хлопки красивый Гугунава лихо отплясывал лезгинку. Затем шли ужинать редькой, рыжиками и капустой, а после ужина играли на „чертовых скрипках“, то есть на самых разнообразных струнных инструментах, купленных Владимиром Егоровичем на Сухаревке…

Очень интересно проходила «среда» с елкой. Привозилась большая елка, которая украшалась так: игрушек на ней не было. На елку вешалось все, что приносили художники и гости: бутылки вин, колбасы, головки сыра, конфеты, яблоки, папиросы. Однажды повесили даже поросенка. Затем все это разыгрывалось в лотерею и возвращалось на стол, водворение на стол каждого предмета с елки сопровождалось гимном «Недурно пущено». Была еще «среда» особая — обжорная. Опять приносили кто что хотел и мог из съедобного. От «среды» полагалось только вино и хлеб, все остальное доставлялось самими членами. Здесь всегда необыкновенную изобретательность проявлял Синцов. Он принес однажды клетку, составленную из четырех батонов, а в ней висела баранка и жареная тетерка, облаченная в перья жар-птицы, им самим сделанные».

В это развеселое сообщество входили живописцы самого первейшего разряда — Левитан, Юон, Суриков, Репин. А среди «сочувствующих» — Бальмонт, Брюсов, Бунин, Волошин, Комиссаржевская, Шаляпин и, конечно, наш герой.

Кстати, сам Владимир Алексеевич мог выпить очень много алкоголя, но при этом выпивох не жаловал и относился к ним презрительно. Вот, к примеру, одна из его зарисовок: «Вот против меня винная лавка. Около нее стоит вереница человек в сто испитого, полуоборванного народа в ожидании, когда отопрут дверь и можно будет юркнуть под желто-зеленую вывеску… Ждут и дрогнут…

— Сорокамученики! — бросает им проезжающий извозчик, и его «сорокамученики» осыпают площадной бранью…

Наконец «сорокамученики» врываются в отверстые врата чаянного рая, и картина меняется…

Через несколько минут на улице, около лавки, начинается хлопанье ладонью «казны, чтобы пробка выскочила», и «сорокамученики» задирают головы кверху и льют себе в горло «монополию» из «мерзавчиков» и «жуликов»…

А потом, бывает, и сами тут же валятся, отравившись с голоду да без закуски…»

Правда, та заметка посвящалась введению нового закона — «монополии» на крепкий алкоголь. Но отношение нашего героя к забулдыгам очевидно.

* * *

В 1908 году дочь Гиляровского Надежда выпустила свою первую книгу — перевод «Джунглей» Киплинга. А спустя четыре года вышел ее поэтический сборник.

Владимир Алексеевич радовался Надиным успехам еще больше, чем своим. И посвятил ей трогательное четверостишие:

С годами Гиляровский делался все более сентиментальным.

* * *

В 1909 году «вся Москва» отмечала открытие памятника Николаю Васильевичу Гоголю — одному из кумиров нашего героя. Само это, казалось бы, нехитрое и протокольное событие сопровождалось множеством деталей в абсолютно гоголевском духе. В «Комитет по сооружению памятника» вошел некий член по фамилии Нос. Власти то и дело изменяли место, на котором следовало ставить изваяние. Сначала — Театральная площадь, после — Страстной бульвар, затем — Никитский. Скульптор Николай Андреев украсил постамент сюжетами из гоголевской прозы, причем подобралась весьма своеобразная компания моделей. Коробочку лепили с сестры Николая Васильевича, а Тараса Бульбу — с нашего героя, с Гиляровского.

Перед открытием в газетах появлялись объявления такого рода: «Окна на торжество Гоголя сдаются, открытый вид, Арбатская площадь, дом Голикова, трактир Григорьевой, телефон 111-36».

Открытие обставили торжественно. На нем впервые исполнили «Гоголевскую кантату» композитора М. М. Ипполитова-Иванова, написанную специально к этому событию. Правда, трибуны для почетных гостей в последний момент сочли ненадежными и пользоваться ими запретили — всем пришлось стоять. По этому поводу говорили: «Городская управа всех на ноги поставила». Из-за жуткой давки некоторые депутации не смогли возложить венки к памятнику. Зарегистрировали около 40 случаев обморока среди школьников.

На всякий случай в день открытия в окрестностях была запрещена продажа спиртных напитков в розлив.

А разнообразие мнений поражало.

Один из очевидцев вспоминал о церемонии открытия: «Первое впечатление этой почти страшной фигуры, прислонившейся к грубой глыбе камня, точно ударило. Большинство ждало образа, к которому привыкло… И вместо этого явно трагическая, мрачная фигура; голова, втянутая в плечи, огромный, почти безобразящий лицо нос и взгляд — тяжелый, угрюмый, выдающий нечеловеческую скорбь… В сумерках и лунной ночью он будет прямо страшен, этот бронзовый великан на Арбатской площади, замерзший в позе вечной думы».

Писатель Борис Зайцев поведал о церемонии в очерке «Гоголь на Пречистенском»: «Открывали памятник в сырости, холоде, липы едва распустились. Трибуны окружали монумент. Народу много. Помню минуту, когда упал брезент и Гоголя мы наконец увидели. Да, неказисто он сидел… и некий вздох прошел по толпе».