Холмы Каледонии - Мария Сергеевна Руднева

собрались они ее вешать – дикие люди! Вешают – и она вроде как умирает. А тогда еще анатомы для своих анатомических театров любили всякие трупы собирать. Брррр! Жуть! Но Мэгги анатомам отдавать не стали – среди казнивших был один фаэ, который, значит, тоже смертным притворился. Вывез он «труп» Мэгги на тележке подальше. И тут бы дело кончилось, но анатомам жуть как не понравилось, что у них из-под носа рабочий материал увели. И они сами – или разбойников наняли, кто ж теперь знает – напали на повозку. А тут Мэгги возьми и встань.

Цзиянь не выдержал и рассмеялся, прикрывая рот рукой.

– Вот уж правда, разбойников – или анатомов – кондратий на месте и хватил! А Мэгги вернулась в Эденесбурх, и ее тут же решили казнить второй раз, но тогда уж друиды сами сказали, что шутки плохи – видимо, до них наконец дошло, что к чему, а в те времена за то, что поднял руку на фаэ, можно было до конца жизни расплачиваться! Люди тогда решили, что это волшебство какое-то, а Мэгги просто вернулась к своему МакНабу, родила ребенка – моего, значит, какого-то еще прадеда – и стала жить в свое удовольствие. А потом, когда время пришло, в Холмы ушла.

– Ну и история! – воскликнул Цзиянь. – У вас очень интересная жизнь.

– Она только начинается, – хмыкнул МакНаб. – Вы уж простите за совет, но вы к Кехту сходите. Раз болит, надо лечить – мне матушка, она, значит, у аптекаря работает местного – всегда так говорит.

– Я боюсь, что магия фаэ что-то изменит во мне, – проговорил Цзиянь.

– А вы не бойтесь. – МакНаб встал на ноги и хлопнул его по плечу: – Изменит – значит, так на роду написано, течение реки, оно ведь тоже меняется. И погода меняется. Мир вообще штука переменчивая. Так что не бойтесь. А если что-то не так будет, позовем мою прабабку. Она, значит, любую проблему решит!

Слепая вера МакНаба в новообретенную прабабку так впечатлила Цзияня, что он еще некоторое время просто сидел, глядя ему вслед. Потом встал – и встретился глазами с Ортансом, привалившимся плечом к ограде.

– Давно здесь стоите?

– Порядочно.

– Что скажете?

– Скажу, что юный МакНаб, бесспорно, прав. Иногда, чтобы вылечить неправильно сросшуюся кость, врачи ломают ее заново. Или разрезают нарыв, чтобы вычистить гной.

– Мне нужен не врач, а механик, – мягко сказал Цзиянь. – Боюсь, врачам я могу предложить слишком мало – даже полного комплекта органов и того не найдется.

– Диан Кехт механик, – ответил Ортанс. – Более того – мастер. Если не он, то никто вам не поможет. Даже я, потому что свои смертные – во имя Даннан, вот же слово привязалось! – навыки я уже исчерпал. Если он сможет подарить вам жизнь без боли, иного мне не нужно. Даже если как механик я больше вам не пригожусь.

– Вы мой друг, Джон, – строго сказал Цзиянь, глядя ему в глаза. – А не мой механик.

Ортанс вздохнул.

– Я… думаю, нам надо идти, – пробормотал он. – Кехт ждет.

* * *

В мастерской было тихо.

Фаэ-мастеровые давно ушли, и дирижабль спал тихой птицей, приспустив оболочку-крылья. Почти законченная сеть лежала рядом с гондолой и слабо мерцала, когда на нее попадали блики от настенных светильников.

Диан Кехт сидел в кресле и играл в карты с Поупом.

Цзиянь и Ортанс сначала не поверили своим глазам, но фаэ и каменный великан действительно играли в бридж, при этом Поуп явно выигрывал.

– Поуп, дружище, где ты так навострился? – расхохотался Ортанс, осознав всю абсурдность ситуации.

Поуп повернул тяжелую голову и изрек:

– Господин играет. Плохо играет. Я играю хорошо.

– Да уж, этого не отнять, – с чуть заметной тенью раздражения сказал Диан Кехт. – Вот почему говорят, что опасно играть в азартные игры с волшебными существами. Разденут до нитки!

– Что-то мистер Мирт пока еще при одежде, – хмыкнул Цзиянь.

– Поуп просто добрый, – хмыкнул Ортанс.

Диан Кехт поднялся со своего кресла.

– Ну что ж, господа, к делу.

Он враз посерьезнел – и словно бы воздух сгустился вокруг.

Пройдя через мастерскую, он раздвинул плотные шторы, которые вели в еще одну небольшую комнату – Цзиянь предположил, что мастеровые отдыхали здесь во время работы, или же, что вероятнее, это было место для самого мастера Кехта. Однако сейчас посреди помещения стоял стол вроде тех, что используют хирурги и анатомы, плотно застеленный белым шелком.

– Прошу, снимите одежду – мне надо видеть всю картину, – сказал он, надевая поверх светлых одежд кожаный фартук.

Одну пару кожаных перчаток он надел сам, другую кинул Ортансу.

– Вы будете помогать, – он не спрашивал. – Мне нужны будут дополнительные руки. И Поуп тоже пускай присутствует.

Дворецкий встал слева от входа, как стоял обычно, – оттуда ему все было видно и он в любой момент мог прийти по первому зову.

Цзиянь, неловко путаясь в пуговицах, избавился от жилета, рубашки и брюк, оставшись в белье и носках с подтяжками под коленями.

– Носки тоже снимите, – скомандовал Кехт. – Если мне не изменяет память, ступня у вас тоже заменена.

Цзиянь кивнул.

Обнажать тело – тем более ступни – перед кем-либо в Хань считалось неприличным. Как и на Бриттских островах. Но Диан Кехт был сейчас кем-то вроде врача и механика одновременно, а значит, то была необходимость, и лишнее смущение пришлось отогнать прочь.

Диан Кехт тем временем развел в небольшой печи огонь.

– Поуп, следи, чтобы давление не уменьшалось, – бросил он. – Мне потребуется высокая температура на протяжении всего… ремонта.

Ремонт.

Словно он часы.

Цзиянь вздохнул и, ежась от холода, лег на шелковую ткань.

Лучше бы он был часами. Часам хотя бы не бывает больно, они не испытывают тягучий страх в области солнечного сплетения, они не хотят сбежать или исчезнуть, или снова оказаться на берегу Янцзы…

– Все будет хорошо, – рука Ортанса легла на его лоб. – Починим, и ничего не будет болеть.

Цзиянь хотел на это ответить, что ничего не болит только у мертвецов, но в этот момент вернулся Диан Кехт.

Цзиянь не видел, что он подготовил там, у печи, и мог только предположить, что ковать замену его деталям мастер будет прямо на месте.

– А у Нуады потом ничего не болело? – спросил он, глядя в потолок.

– Только душа, – ответил Диан Кехт, и в руках его холодным блеском сверкнула отвертка.

* * *

Цзиянь никогда не чувствовал себя настолько уязвимым.

Беспомощным.

Он не чувствовал себя целым – и таковым не был.

В четыре руки Кехт и Ортанс