Зимнее обострение - Сергей Платов

— А ну признавайтесь во всем! — отработанным гортанным рыком выдал Солнцевский и добавил к выбранному имиджу улыбку голодного людоеда.

Арестованные тут же брякнулись на пол и, перебивая друг друга, принялись каяться во всех преступлениях, что успели насовершать со дня прибытия в столицу.

— Ложки серебряные украла, повар, раззява, на столе оставил, а я их в рукав сунула.

— Бумаги налоговые подделал, чтобы дань с Малого Халявца Берендею не платить.

— На мясном рынке сказала, чтобы за расчетом приходил к княжескому казначею, что, мол, мы у Берендея на полном содержании.

— А я, то же самое сказал в хлебном ряду.

— А я еще и в суконном.

— В кабаке давеча обедали, кучу всякой снеди перепробовали, а потом сделали вид, что в расстегае таракан. Ну мы, конечно, поскандалили и ничего не заплатили.

— А еще пригрозили пожаловаться Берендею и получили право столоваться там бесплатно месяц…

На третьем десятке озвученных «подвигов» Илюхе стало откровенно скучно. То есть состав преступления, конечно, налицо: мелкие кражи, такое же мелкое мошенничество, подделка документов и все прочее в том же духе. По совокупности лет пять можно впаять с легкой совестью, но вот о покушении на Агриппину ни слова. При этом каялись халявщики так самозабвенно, так увлеченно, что поверить в то, что за потоком мелких правонарушений скрывается серьезное преступление, было сложно. Однако еще один невыясненный момент оставался, и именно к нему и перешел Солнцевский, решительно остановив поток признаний.

— Сейчас зачем сюда приперлись?

— Так в завещание одним глазком взглянуть! — радостно признался Студнеслав.

Его слова тут же вызвали некоторое волнение среди попритихших доселе слушателей. Берендей чуть заметно подался вперед, Севастьян положил руку на рукоять кинжала, а Сусанна просто сжала кулаки. Впрочем, обладателя трончика в Малом Халявце такая реакция нисколько не смутила, похоже, он вообще никого вокруг не замечал кроме Солнцевского, нависшего над ним и его мамашей.

— Зачем? — хмуро поинтересовался Илюха и тут же получил полный и исчерпывающий ответ на поставленный вопрос. Однако на этот раз говорила в основном Феврония.

— Конечно же, чтобы узнать, кого именно оставил на своем месте Берендей. Если бы мы узнали его имя до официального объявления, то перед нами открылись бы воистину сказочные перспективы, кем бы он ни оказался!

— Какие еще перспективы? — удивился Солнцевский. — Что бы вы могли вообще сделать за это время?

— Да все что угодно! — еще больше разошлась Феврония. — Прежде всего, мы бы втерлись к нему в доверие, уж поверьте, мы это умеем.

— Да что тут уметь-то? — поддакнул сынуля. — Распустили бы слух, что князем будет совершенно другой претендент, все бы кинулись его поздравлять…

— А мы бы к настоящему бросились, как бы к товарищу по несчастью. Мол, настоящие друзья познаются в беде, что, мол, только мы и умеем проявить настоящую дружбу в любой, даже самой трагической ситуации.

— Да после всего этого мы бы стали для нового правителя самыми близкими людьми!

— Еще бы, ведь только мы поддержали его или ее, в трудную минуту!

Если до этого момента Солнцевскому было скучно, то сейчас ему стало просто противно. Похоже, такие же эмоции испытывал и Берендей, во всяком случае, именно он решил прервать этот поток человеческого цинизма и беспринципности.

— Хватит! — рявкнул он, когда Студнеслав, перебивая мамашу, начал рисовать те бескрайние блага, что посыпались бы на них в случае воплощения задуманного в жизнь. — В острог их, на каторгу!

— Зачем так жестоко, — с укоризной в голосе заметил Илюха, бросив выразительный взгляд на верховного правителя Киева. — Мы же не звери все-таки. Ко всему прочему, это какие-никакие, но ваши родственники. Выслать их на малую родину без права покидать Халявец до конца дней своих, и всего делов.

Вообще-то до этого момента Илюха считал, что упасть, уже находясь в лежачем состоянии, невозможно. То, что проделали при его словах Феврония и Студнеслав, показало полную несостоятельность этой точки зрения.

— Не погуби, князь-батюшка!

— Помилосердствуй!

— Первое слово дороже второго!

— В острог так в острог!

— Не дай этому ироду надругаться над судьбой нашей!

Зуб мудрости у Солнцевского уже не ныл, а болел в полную силу. В качестве лекарства от зубной боли и просто от противного осадка на душе он сгреб причитающих в охапку и тряхнул как следует. Прислушался к своим ощущениям и повторил процедуру — вроде полегчало.

Не самые достойные родственники верховного правителя Киева без всяких церемоний оказались задвинуты в самый дальний угол тронного зала.

— Стоять тихо, меня не злить, надеяться на отходчивую натуру Берендея. Все понятно?

Двойной кивок, да еще такой активный, что в шее Февронии что-то ощутимо хрустнуло. Солнцевский собирался было вернуться к допросу оставшихся подозреваемых, но вдруг хлопнул себя по лбу и резко развернулся на каблуках.

— А еще прямо сейчас поклянитесь больше никогда не врать, не наговаривать на окружающих, не распускать дурацких слухов и не плевать шелуху от семечек на пол!

— С какой это стати, что за дискриминация?! — начали было возмущаться Студнеслав с мамашей, но наткнулись на стальной взгляд старшего богатыря и с явной неохотой пошли на попятную. — Дык куда плевать-то?

— В кулечек специальный или в кулак, а потом в карман можно шелуху положить, — пожал плечами Солнцевский.

— В кулек?

— В кулак?

— А где же этот, как его… — Студнеслав замялся, стараясь припомнить нужное слово. Наконец на его чело нашло озарение, и он выпалил на одном дыхании: — …романтизьм, вот!

Зубная боль, вроде как отпустившая старшего богатыря, при этих словах вернулась, словно и не исчезала. А вместе с болью вернулось зверское выражение лица и дикий взгляд.

— Ладно, чего там… — торопливо затараторила Феврония.

— Обещаем, — обреченно выдавил из себя Студнеслав и осенил себя крестным знамением.

Мамаша последовала его примеру после небольшой паузы. Больше эта парочка не интересовала старшего богатыря, и он с видимым облегчением занял свое место рядом с друзьями. В этот момент Илюхе показалось, что ему даже стало легче дышать, во всяком случае, ощущение брезгливости, которое он испытывал подле Студнеслава и Февронии, куда-то пропало вместе с зубной болью.

Жители Малого Халявца настолько утомили старшего богатыря, что, вернувшись на свое место, он похлопал своего рогатого друга по плечу и не сильно, но вместе с тем однозначно подтолкнул его в сторону оставшихся подозреваемых.

— Иди, Холмс недоделанный, отрабатывай овсянку.